«Притча о пещере» от Платона: о чем в ней рассказывается?

Хотя передача была на тему политики, но беседа переключилась на Древнюю Грецию и ее мудрецов. Один уважаемый эксперт упомянул о мудрости античных греков (судя по всему, противопоставив ее глупости и легкомыслию наших современников). Другой же участник принял это суждение чересчур близко к сердцу и заявил, что большинство идей античных мудрецов, которыми мы так восхищаемся, всего лишь набор банальностей и прописных истин.

Уважаемый эксперт № 1 не мог оставить эту тираду без ответа и громогласно объявил, что, например, рассказ философа Платона о пещере — что угодно, но только не банальность.

Эксперт № 2 то ли не захотел продолжать спор, то ли просто забыл притчу Платона, и снова вернулся к главной теме дебатов. Платон был забыт, но не всеми. Во всяком случае, мне захотелось разобраться, кто же из именитых спорщиков прав, даже если их самих этот вопрос уже перестал интересовать.

История о пещере — притча из «Государства», пожалуй, самого знаменитого диалога великого философа. В чем ее смысл? Рассказчик притчи (философ Сократ, учитель Платона, главное действующее лицо его диалогов) в своем нарративе использует метод иносказания.

Человечество, люди обитают в некоем «подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет». На ногах и шее у людей некие оковы, которые не позволяют им двигаться, поэтому они видят только то, что находится у них перед глазами. При этом они обращены спиной к свету. Свет этот исходит от огня, который горит в вышине, а между огнем и узниками проходит высокая дорога, огражденная невысокой стеной.

За этой стеной-ширмой другие люди (или все-таки не люди?) несут различную утварь, статуи, изображения живых существ. Одни из носильщиков разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам, — отвечает Сократ.

Притча или, если угодно, аллегория Платона, как и обычно, построена в форме беседы между Сократом и неким Главконом (удивительно, что греческое имя вызывает у нас ассоциации с неведомым, но солидным учреждением советской эпохи, которые обычно имели в названии приставку «Глав»). Разумеется, по существу это не диалог, а монолог, поскольку роль собеседника Сократа сводится к тому, чтобы поддакивать либо задавать вопросы из разряда тех, которые говорящий «сам бы хотел задать себе».

Люди, находясь в таком непростом положении, не видят ничего, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры. Логично предположить, что они «целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов», а если бы их вдруг освободили от оков неразумия, заставили встать, повернуть шею, пройтись и взглянуть вверх, то им было бы трудно проделать все это и смотреть при ярком сиянии на вещи, тени от которых они раньше видели.

Сократ задает риторический вопрос том, как стал бы реагировать на перемены «освобожденный Джанго». И собеседник тотчас же соглашается, что он поведет себя именно так, как думает философ: оказавшись не в состоянии оперативно осознать и принять изменившуюся реальность, он, скорее всего, решит, что «гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь». От света у бывшего узника заболят глаза, и он захочет вернуться во тьму. Если же его станут тащить наверх и выведут на солнечный свет, он будет страдать и окажется не в состоянии толком разглядеть ни одного из предметов, силуэты которых он видел.

Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи, — вещает Сократ.

Постепенно бывший заключенный будет в состоянии глядеть на свет и самое Солнце.

— Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей? — задает рассказчик предсказуемый вопрос своему визави и получает ожидаемый ответ (пресловутый «сократический метод» череды вопросов и ответов, заставляющий человека, которому задают вопросы, отвечать в том русле, которое от него и требуется).

Неугомонный рассказчик не успокаивается и задает новый вопрос.

— Если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца? — задает новый вопрос Сократ.

Он высказывает предположение, что такой «репатриант» показался бы прежним товарищам смешным неумехой, пока не приспособился бы к прежним обстоятельствам.

О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?
— Непременно убили бы, — покорно отвечает Главкон.

Как тут не вспомнить строки из знаменитого стихотворения Р. Киплинга: «Бремя Белого Человека»

Чего ты хочешь, проклятый,
Зачем смущаешь умы?
Не выводи нас к свету
Из милой Египетской Тьмы!

На самом деле притча о пещере состоит, как минимум, из двух частей, каждая из которых стремится донести до нас самостоятельную идею (или даже сверхидею?). Хотя мои знания в области философии (а тем более, истории этой почтенной науки) чересчур поверхностны, у меня создалось впечатление, что большинство экспертов уделяют основное внимание первой идее (тени в пещере и «верхний мир»), в то время как для самого Платона был, на мой взгляд, гораздо важнее другой тезис.

Его мысль о том, что способности человека к восприятию окружающего мира с помощью органов чувств, таких как зрение, слух и осязание, по своей природе ограничены, а человеческий разум тоже имеет свои пределы, хотя бы потому, что определяется чувствами, нашла отклик в умах целого ряда мыслителей, в том числе самых выдающихся, которые в конечном итоге пришли к выводу о том, что мир непознаваем в принципе, а человек — это существо, которое живет в мире иллюзий, химер и теней.

Но Платон на самом деле говорит не о тщете человеческого разума как такового, а об ограниченности рассудка громадного большинства людей, толпы. Он выделяет особую категорию людей, которые способны выбраться из темной пещеры, символизирующей жизнь обычных людей, и выйти наружу, к свету, чтобы познать смысл идей, в которых содержится суть бытия. Они, таким образом, совершают своего рода восхождение, а в награду им становится доступным «созерцание вещей, находящихся в вышине»; их душа «способна подняться в область умопостигаемого» и познать «идею блага», которая является причиной «всего правильного и прекрасного».

— Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его, — утверждал Карл Маркс (его имя упомянуто не случайно).

Быть может, это суждение и справедливо, если говорить о большинстве философов, но оно явно не применимо к человеку, который был учеником Сократа и учителем Аристотеля. Платон прекрасно сознавал несовершенство человеческого общества и думал о том, как сделать его более благоустроенным, справедливым и гармоничным. И более того, предлагал конкретные советы, как достичь совершенства.

Продолжение следует…