Что такое комбинаторная поэзия (центон и др.)?

Одним из самых старых приемов комбинаторики является ЦЕНТОН (от лат. cento — одежда или одеяло из лоскутков). Эта литературная игра заключается в составлении нового стихотворения из строк уже написанных стихотворений. Так в IV в. Авсоний уже составлял пространные центоны из строк Вергилия. По его определению центон — это «стихотворение, крепко сложенное из отрывков, взятых из разных мест и с разным смыслом». Но Авсонию было легко — античная поэзия не имела рифмовки. Сложнее составить рифмованный центон. Зато и эффект такого произведения гораздо сильнее.

В основном авторы центонов ставят целью рассмешить слушателя, играя на неожиданном совпадении или контрасте «исходников». При этом «гибрид» должен иметь безукоризненно стройное синтаксическое и ритмическое построение. Чем более известны «исходники», тем более широкий успех центон будет иметь у аудитории.

Можно составить центон на произведениях одного поэта — например, Пушкина (пример приведен в «Поэтическом словаре» Я. Квятковского):

Я помню чудное мгновенье —
Три сестрицы под окном.
Зима!.. крестьянин торжествуя,
Всё ходит по цепи кругом,
Гонимый вешними лучами.
Уж солнце меркнет за горами…
Беги, сокройся от очей!
И сердцу будет веселей.
Во глубине сибирских руд
Горит восток зарёю новой.
Не пой красавица при мне,
Подруга дней моих суровых.
Прощай свободная стихия,
Гусей крикливых караван…
Мороз и солнце! День чудесный!
Храни меня мой талисман!

Но чаще источниками центонов являются стихи разных поэтов:

Из С. Есенина и А. Пушкина (составлен — А. Бубновым)

Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Так выпьем! Где же кружка?

Из «Евгения Онегина» и «Бородино» (составитель — А. Коваль):

Скажи-ка, дядя: ведь недаром,
Когда не в шутку занемог,
Москва, спалённая пожаром
Была прелестный уголок?
Ведь были ж схватки боевые
Огнём нежданных эпиграмм,
Да, говорят, ещё какие…
А то, мой друг? Суди ты сам:
Недаром помнит вся Россия
О ножках мне знакомых дам!
Да, были люди в наше время!
Читай: вот Прадт, вот W. Scott,
Могучее, лихое племя —
О русский глупый наш народ!
Плохая им досталась доля:
Три пары стройных женских ног.
Немногие вернулись с поля…
А милый пол, как пух легoк, —
Когда б на то не Божья воля —
Благословить бы Небо мог!

Из Пушкина, Лермонтова и… «Интернационала» (составитель неизвестен):

Вставай, проклятьем заклеймённый
В тумане моря голубом
У лукоморья дуб зелёный
Что кинул он в краю родном?

Из Н. Некрасова и А. Пушкина (составитель неизвестен)

Однажды, в студеную зимнюю пору,
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Вскормленный в неволе орел молодой.

И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Мой верный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кровавую пищу клюет под окном.

Особую популярность принцип цитирования приобрел во время постмодернизма. «В литературе всегда шла перекличка. Говоря очень обобщающе, — все центон, вся культура — лоскутное одеяло», — пишет С. Бирюков в статье «Русская поэзия от маньеризма до постмодернизма». Выискивание и одержимое жонглирование цитатами и ссылками загнало самих постмодернистов в своеобразное «гетто». Отсюда и нытьё о хождении по кругу, о том, что всё уже написано и т. д. Игра потеряла легкость и улыбку, а цитирование стало изнемождающей самоцелью. Тем не менее, подходить к этому процессу можно и творчески.

Для примера хотелось бы взять посвящение Сергея Аксёненко Осипу Мандельштаму. Чтобы воспринять перекличку с классиком во всей полноте, необходимо как минимум знать следующие стихотворения Мандельштама — «Может быть, это точка безумия…», «Заблудился я в небе — что делать…», «Я скажу это начерно, шепотом…», «Грифельная ода», «Мы живем, под собою не чуя страны…», «За гремучую доблесть грядущих веков…», «На розвальнях, уложенных соломой…», «Когда октябрьский нам готовил временщик…», «Посох» — которыми явно или тайно оперирует Аксёненко.

Может быть, это точка отчаянья,
Может быть, это совесть твоя —
Всё, что будет, — лишь обещание,
Всё, что было, — обман бытия.

Заблудилось в нас небо — что делать?
Ты, — кому оно близко, — ответь…
Может девять, а может быть десять
Родила безотчётная твердь?

Это, верно, лишь, точка отчаянья,
Это, верно, лишь, совесть твоя —
Бесконечное обещание
Обещает возврат бытия…

Заблудилась отара на карте,
Острый грифель в немытых руках — …

Только равный — но в белой палате,
Только равный — но в чёрном квадрате,
Только равный — в тюрьме на полатях,
Только равный — в грузинском халате,
Только равный — на бодром параде,
Только равный — на грозном плакате,
Только равный — наследник Пилата,
Только равный — не сметь и не плакать!
Всё равно не убьёт он тебя.

Пламенея, чернея, скорбя,
Хмурым взором просторы свербя,
И на водах весенних рябя…

…и никогда он Рима не любил…

Как видим, вольное оперирование отдельными мандельштамовскими образами не превращает стихотворение в банальный центон, а приводит к созданию совершенно оригинального АВТОРСКОГО произведения.

Другой метод комбинаторной поэзии заключается в перестановке строк и строф в стихотворении, в результате чего могут возникать новые смыслы и связи. Проиллюстрируем это произведением известного эгофутуриста И. Северянина — «Квадрат квадратов». Здесь в каждой строфе одни и те же слова в строчках меняются местами:

Никогда ни о чем не хочу говорить…
О поверь! — я устал, я совсем изнемог.
Был года палачом, — палачу не царить…
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…

Ни о чем никогда говорить не хочу…
Я устал… О поверь! Изнемог я совсем…
Палачом был года — не царить палачу…
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…

Не хочу говорить никогда ни о чем…
Я совсем изнемог… О, поверь! Я устал…
Палачу не царить!.. был года палачом…
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…

Говорить не хочу и о чем никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о, поверь!
Не царить палачу!.. палачом был года!..
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..

Ну и вершиной комбинаторной поэзии можно считать «Сто тысяч миллиардов стихотворений» Р. Кено — участника упоминаемой нами в первой части статьи группы УЛИПО. Автор создал десять «исходников», написанных в одной из самых жестких поэтических форм — сонетной. Все их строки, кроме одинакового размера, имеют одинаковую рифмовку и логическую завершенность. В результате каждый желающий может собственноручно создавать новые варианты сонетов, меняя и переставляя строки из разных «исходников». Таких вариантов действительно сто тысяч миллиардов. По подсчетам Кено, чтобы использовать их все, потребуется не менее 190 258 751 года! Я человек не такого железного трудолюбия, как Кено, но тоже как-то в виде примера создал исходник для написания нескольких вариантов попсовой песни.

Подобные формы действительно забавны. Они похожи на калейдоскоп, в котором несколько стеклышек образуют при повороте новые узоры. Так и строчки при перемешивании создают совершенно новые смысловые ассоциации. В данном случае сам читатель как бы становится соавтором. Подобный прием тотчас вызывает в голове образ всеобъемлющей и немного жутковатой «Вавилонской библиотеки» из рассказа Х. Л. Борхеса, в которой есть все написанные (и которые могут быть когда-либо написаны) книги.

Насколько серьезно можно относиться к подобной фантазии? Насколько возможно создание всеобъемлющих схем для творчества, подобных пособию Остапа Бендера для написания юбилейных од? По сути дела, похожие схемы, действительно, есть. По ним сознательно или неосознанно пишутся тысячи официальных речей, графоманских стихов или попсовых песен. Но имеет ли это какое-то отношение к творчеству? Вряд ли. Все разговоры о «конце культуры» или «бесконечном повторении» имеют отношение разве что к психиатрическим маниям, зацикленности на вымученной «чистой» идее, весьма далекой от жизни. Схемы и правила в творчестве — это методы, но отнюдь не статичные аксиомы.

«Еще раз очень решительно оговариваюсь: я не даю никаких правил для того, чтобы человек стал поэтом, чтобы он писал стихи. Таких правил вообще нет. Поэтом называется человек, который именно и создает эти самые поэтические правила».
(В. Маяковский «Как делать стихи»)