Как граф Хвостов стал «королем графоманов»? Часть 2

Хвостов и сам старался не остаться в долгу. Один из анекдотов рассказывает, как граф решил осмеять баснописца Крылова следующей эпиграммой:

«Небритый и нечесаный, взобравшись на диван,
Как будто неотесанный какой-нибудь чурбан,
Лежит, совсем разбросанный, зоил Крылов Иван.
Объелся он? Иль пьян?».

Однако ответная «месть» Крылова была еще остроумней. Однажды он напросился в гости к графу под предлогом послушать его стихи. Обрадованный Хвостов радушно встретил гостя, накрыв превосходный стол. Крылов изрядно выпил, плотно закусил и… в соответствии с вышеприведенной эпиграммой завалился на диван и сладко захрапел!

Имя Хвостова попало даже в знаменитую Пушкинскую поэму «Медный всадник» — произведение, по сути своей, трагическое:

«…Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов».

Имелись в виду следующие строки графа:

«…Свирепствовал Борей,
И сколько в этот день погибло лошадей…
Под ветлами валялось много крав,
Лежали они ноги кверху вздрав…»

Кстати, не менее глупо и забавно звучат размышления об образе Хвостова в «Медном всаднике» пушкиниста Ю. Борева из работы 1960 г.:
«Образ Хвостова — обозначение духовной пошлости николаевского Петербурга. За духовным убожеством этого пиита стоят и Булгарин, и Уваров, и другие гонители Пушкина, представители обыденного распорядка петербургской жизни, распорядка, который погубил Парашу и Евгения, погубил декабристов и, пройдет лишь еще немногим более трех лет, погубит и Пушкина…».

Вообще-то, именно Пушкин и обессмертил в веках образ графа, который часто встречается не только в его произведениях, но и в письмах. Язвительность «солнца русской поэзии», правда, нередко переходила меру элементарного приличия.

Выдержки из писем А. С. Пушкина:

— П.А. Вяземскому, 28 января 1825 г.
«Пришлите же мне ваш „Телеграф“. Напечатан ли там Хвостов? что за прелесть его послание! достойно лучших его времен. А то он было сделался посредственным, как Василий Львович, Иванчин-Писарев — и проч. Каков Филимонов в своем Инвалидном объявлении. Милый, теперь одни глупости могут еще развлечь и рассмешить меня».

 — К.Ф. Рылееву, вторая половина июня — август 1825 г.
«…He должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав».

 — П.А. Вяземскому, около 7 ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву
«В глуши, измучась жизнью постной,
Изнемогая животом,
Я не парю — сижу орлом
И болен праздностью поносной.
Бумаги берегу запас,
Натугу вдохновенья чуждый,
Хожу я редко на Парнас,
И только за большою нуждой.
Но твой затейливый навоз
Приятно мне щекотит нос:
Хвостова он напоминает,
Отца зубастых голубей,
И дух мой снова позывает
Ко испражненью прежних дней».

 — П.А. Плетневу, 3 августа 1831 г.
«Кстати: не умер ли Бестужев-Рюмин? говорят, холера уносит пьяниц. С душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв, Хвостов торчит каким-то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига; в одном из них пишет он мне о смерти Д. Веневитинова. „Я в тот же день встретил Хвостова, говорит он, и чуть не разругал его: зачем он жив?“ — Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет (тут из Пушкина пророка не получилось — С.К.). Но в таком случае, именем нашей дружбы, заклинаю тебя его зарезать — хоть эпиграммой».

 — Н. М. Языкову, 18 ноября 1831 г.
«Хвостов написал мне послание, где он помолодел и тряхнул стариной. Он говорит:
„Приближася похода к знаку,
Я стал союзник Зодиаку;
Холеры не любя пилюль,
Я пел при старости июль…“
и проч. в том же виде. Собираюсь достойно отвечать союзнику Водолея, Рака и Козерога».

Завершить тему «Пушкин и Хвостов» хочется очередным анекдотом. Однажды Пушкин получил восторженное письмо от своего почитателя. Почитатель писал о том, какое огромное впечатление производят на него стихи Пушкина, о том, что многие стихи Пушкина он знает наизусть. В конце письма он написал: «Ваши стихи, драгоценнейший Александр Сергеевич, намного, намного лучше сочинений графа Хвостова».

Жуковский в своей «арзамасской» шутливой речи говорил: «Потом отверзлись уста мои, и начал я хвалить одного беседного покойника, одного графа, одного скотолюба, Дмитрия, но не Донского, а Кубрского, сего лирического затейника, сего вольного каменщика бессмыслицы, привилегированного фабриканта галиматьи и заслуженного парикмахера фурий».

К слову, «скотолюбом» Жуковский называл Хвостова за его эпиграф к «Притчам»: «Все звери говорят, а сам молчит поэт».

Разыгрывали графа также бесконечное множество раз. В одном из анекдотов рассказывается, как Хвостов приехал на дачу к Крылову со своей одой «Певцу соловья», посвященной баснописцу. Узнав, что Хвостов приехал, Крылов с гостями решили не впускать его в залу, пока он не внесет, в качестве члена, «общественные издержки» — 25 рублей. Когда граф стал просить позволения прочесть свою оду, его спросили: «Сколько строф?». «Двадцать», ответил он и начал читать. Только он окончил первую строфу, как ему зааплодировали. Аплодировали долго и громко, так, что несчастный граф никак не мог продолжить. Один из гостей объяснил ему, что когда при чтении аплодируют, то читающий должен, по уставу, купить бутылку шампанского для слушающих. В итоге, чтение двадцати строчек обошлись нашему герою, ни много, ни мало, в 200 или 300 рублей.

Впрочем, насмешки над графом общество старалось не доводить до неприкрытого издевательства. Так, когда Дашков в марте 1812 года при вступлении Хвостова в общество любителей словесности, наук и художеств произнес «похвальную» речь, в которой сравнивал графа с великими поэтами древности, превознося его выше Горация, Расина, Лафонтена и Буало (ирония была настолько грубой и очевидной, что даже наш «закаленный» герой обиделся), поэты возмутились и исключили Дашкова из вышеназванного общества.