Страницы российской истории. Оборона Тулы в 1941 году: как защищали осажденный город?

«25 октября в три часа ночи меня принял В. Г. Жаворонков, — вспоминал чекист Анатолий Горшков встречу с первым секретарем Тульского обкома партии. — Уверенно-спокойный Василий Гаврилович в свои 35 лет показался мне, почти его ровеснику, не по годам умудренным, возмужалым. Ни в голосе, ни в поведении не чувствовалось многодневной усталости — выдавали лишь глаза да серое от бессонницы лицо. Было принято решение о формировании рабочего полка Тулы, я назначался его командиром. В середине следующего дня полк и его службы были в основном сформированы. Он имел 1 500 человек и состоял из трех батальонов по три роты в каждом. 28 октября полк занял участок на юго-восточной окраине».

Жаворонков не допускал даже тени мысли о возможной сдаче Тулы врагу и делал все, чтобы она не могла возникнуть у людей. Возглавляемый им городской комитет обороны в условиях неразберихи в военных верхах и низах взял на себя организацию и координацию огромной работы по отпору врагу. Не случайно начальник Генштаба маршал Шапошников, напутствуя назначенного командовать 50-й армией генерала Ивана Болдина, сказал ему: «Явитесь в штаб Западного фронта, постарайтесь получить данные о положении на Тульском участке. Хотя, откровенно говоря, там имеют туманное представление о том, что творится у туляков. Вам следует по прибытии в Тулу связаться с городским комитетом обороны». Комитет, отмечал Иван Васильевич, был средоточием всех новостей — они стекались сюда со всех концов города, со всех участков обороны, здесь же созревали новые планы защиты Тулы, отсюда шли указания предприятиям о помощи войскам.

 — Туляки на своем участке врага не пропустят. Вот только выдержали бы войска, — заявил Василий Гаврилович прибывшему Болдину.

В словах председателя комитета обороны нетрудно разглядеть нотки надежды и… некоторого недоверия. С предшественником Болдина на посту командующего 50-й армии генералом Ермаковым отношения у Жаворонкова не сложились. Василий Гаврилович даже на заседаниях армейского военного совета перестал бывать после того, как командарм не принял во внимание его возражения против вывода штаба армии из Тулы в пригородную деревню Медвенку. С точки зрения военной тактики такое решение, возможно, и было оправданным. Но в интересах сохранения боевого духа защитников города — как туляков, так и военных, — недопустимо. Хотя бы потому, что могло вызвать сомнения в решимости выстоять, не пустить врага в город и к Москве. Поэтому на последовавший в ноябре перевод штаба еще дальше от Тулы, в Венев, Жаворонков отреагировал телеграммой Государственному Комитету Обороны, в которой характеризовал действия командарма как неправильные и просил «укрепить руководство армией».

Оценить политическое значение присутствия штаба армии непосредственно в обороняющемся городе не сразу сумел даже Жуков. В начале декабря, когда танки и пехота врага перерезали Московское шоссе, он позвонил Болдину в Тулу: «Я ведь вам говорил, что штаб армии и командный пункт нужно перевести в Лаптево». Болдин возразил: «Товарищ командующий, если бы я со штабом армии оставил Тулу, Гудериан немедленно занял бы ее. Положение наше было бы куда хуже, чем теперь». В трубке послышался резкий треск, длившийся минуты две, затем слышимость восстановилась: «Какие меры принимаете?.. Какая вам помощь нужна?» — «Прошу с севера вдоль Московского шоссе пустить танки дивизии Гетмана» — «Прикажу. Но и вы принимайте решительные меры».

В результате 17-часового боя враг был отброшен от шоссе.

Удивительно, как Жаворонков — довольно молодой 35-летний человек, не служивший в армии, — проявил такую прозорливость в делах военных. Да, во время учебы в Горном институте он проходил военные сборы, изучал основы тактики и оперативного искусства, стажировался командиром батареи тяжелых орудий. Но все это у него подкреплялось постоянной работой над собой, высокой требовательностью к себе и другим, решительностью и целеустремленностью. Вместе с командиром артполка он выбирал позиции на танкоопасных направлениях, потом приезжал проверять, как они оборудованы, как подготовлены расчеты, — вспоминал полковник в отставке Тимофей Дубинин. Держался Жаворонков «удивительно спокойно. Вот только кобура у него была постоянно расстегнута, и на его сиденье в машине появился автомат. Причин его спокойствия и уверенности тогда никто не понимал. Солдаты поговаривали, что будто бы Сталин вызвал к себе Жаворонкова и приказал Тулу врагу не сдавать. Конечно, ничего подобного на самом деле не было, но бойцы верили в это свято».

После снятия осады первой иностранкой, встретившейся в Туле с председателем городского комитета обороны, стала Ева Кюри. Она писала: «Жаворонков был молодой, рослый, красивый человек с неподвижным лицом… Он говорил медленно и громко, словно обращаясь к толпе. Его речь была ясна, красноречива и намеренно безлична. Он ни разу не упомянул о единичном действии какого-либо отдельного лица, будь то он сам или кто-либо другой. Он хотел отнести каждое героическое деяние на счет всего населения Тулы, всей Красной Армии, всей советской России. Он был… страстный русский патриот». На мой вопрос: «Как защищают осажденный город?» — он ответил фанатичным и торжественным голосом: «Во-первых, и прежде всего другого, осажденный город защищают, поклявшись, что враг не войдет в него. Это звучит абсурдно, но это так. В такой ситуации, с какой мы столкнулись лицом к лицу в Туле, самое важное встретить любые испытания и быть абсолютно убежденными умереть, но не сдаваться». Этот человек работал день за днем, ночь за ночью, неделя за неделей, имея на плечах страшный груз, и он готов продолжить это делать до дня победы".