В чём величие пьес Уильяма Шекспира? Принц и нищий

Перейти к шестой части статьи

И добавляет:

Образ Фальстафа в творчестве Шекспира имеет особый выразительный смысл.

Что же, с этим трудно не согласиться. Внешне «толстый рыцарь» не слишком привлекателен и похож на античного бога Пана, или Силена, каким он изображен на картине Рубенса, однако обладает обаянием, которому трудно противостоять, и является, вне всякого сомнения, самым остроумным из персонажей драматурга. И, в довершение всего, далеко не так прост, как может показаться на первый взгляд.

Мы уже писали о том, что «воля к жизни», живым воплощением которой являются люди сильных страстей, в крайних своих проявлениях является одновременно и собственной противоположностью — «волей к смерти». Какая же сила в состоянии противостоять могуществу этой стихии, заложенной в человеке самой природой?

Стоит, наверное, вспомнить о самых простых чувствах, которыми из всех человеческих существ в наибольшей степени наделены дети и которые с возрастом если и не угасают совершенно, то во многом теряют свою первоначальную искренность и пыл. Речь идет о таких вещах, как удовольствие, бодрость и жизнерадостность, которые в наше время принято называть «позитивным отношением к жизни».

Кто же из героев драм Шекспира может с наибольшим основанием претендовать на эту роль (персонажи комедий — отдельная тема)? Ответ очевиден — вне всякого сомнения, это друг юности принца Генриха, гуляка, пьяница и незадачливый воитель сэр Фальстаф.

Что мы знаем об этом человеке?

«Фальстаф один из примеров той сложности и глубины, какие отличают шекспировское изображение характеров. Нет ничего проще, как составить перечень пороков Фальстафа, а между тем он нисколько не отвратителен, наоборот, в нем есть обаяние… — пишет шекспировед Аникст. — Секрет обаяния Фальстафа в его переливающемся через край жизнелюбии».

Внешне «носитель позитива» непривлекателен и напоминает собой греческого бога Пана, или Силена, каким он изображен на картине Рубенса.

Он знатен, но беден, практически нищ, и поэтому должен сам заботиться о средствах для жизни. Выбор для него, в соответствии с условиями того времени, не столь уж и велик: наняться на военную службу, стать придворным или свитским богатого и знатного вельможи, что он, собственно, и делает, заводя дружбу с молодым принцем, будущим королем; интересно, что и сам Фальстаф всегда окружен свитой бездельников и выпивох.

Принц смеется над Фальстафом и вместе с ним, но время от времени пытается использовать его. Назначенный капитаном, толстяк показывает свою несостоятельность, но Генрих зачем-то вновь и вновь его испытывает, чтобы в очередной раз обрушить град язвительных насмешек (может быть, в этом и состоит цель экспериментов?).

Толстяк действительно не годится на роль военачальника, но кто сказал, что каждый человек может и должен быть им?

В эпоху средневековья считалось нормой, что каждый дворянин являлся умелым бойцом и командиром, и когда начиналась война, сопровождал своего сеньора в походе. Этого ожидали и от Фальстафа, но толстый рыцарь был, в сущности, мирным человеком, и его воинственности хватало разве что на попытку ограбить безоружных путников или обнажить меч в таверне только для того, чтобы сразу же вложить его в ножны.

Сцена, в которой новоиспеченный капитан вербует в свой отряд богатых фермерских сынков, а потом отпускает их за выкуп, набирая вместо них откровенный сброд, наверняка соответствует грубым реалиям жизни того времени, однако едва ли характерна для Фальстафа, который, несмотря на весь свой цинизм, не был ни расчетливым человеком, ни дельцом.

Среди пороков и слабостей рыцаря — бахвальство, тщеславие, лень, сластолюбие, пьянство и обжорство, мотовство и склонность к мелкому мошенничеству; возможно, обширность этого перечня, как пишет Брандес, объясняется стремлением поэта подчеркнуть контраст между «нравственной мощью принца и той развращенной средой, среди которой он вращался».

Но достоинства Фальстафа, такие как веселость и остроумие, широта взглядов, свобода от догм и предрассудков, и быстрый, хотя и несколько поверхностный ум в глазах зрителей всегда затмевали его недостатки. «Я не только сам остроумен, но и пробуждаю остроумие в других», — говорит он, и с этим нельзя не согласиться. Многие его проделки, как будто, имеют практические цели, но сам процесс проделки или шутки приносит ему артистическую радость, которая для него важнее выгоды.

И дружба, и разрыв Генриха с Фальстафом, не являются случайными: эти литературные персонажи, в сущности, антагонисты.

«Принц Генри молод физически, но зрел умом. Фальстаф стар физически, но по-детски отказывается воспринимать жизнь как творящуюся на его глазах историю… Фальстаф понимает то, что недоступно принцу; Генри знает об истории то, что неведомо Фальстафу», — пишет Уистен Хью Оден.

Генри постоянно обвиняет Фальстафа во лжи и бахвальстве. Фальстаф действительно лжет в мелочах, но его ложь — актерство, игра, лишенная практического смысла; Генрих, законченный макиавеллист, правдив в мелочах, но кривит душой в главном.

Оден высказывает идею, что «Генри и Фальстаф не могут обойтись друг без друга». Может быть, это и так, если речь идет о сюжетах «Генриха IV»; но став правителем, Генрих торопится избавиться от старого приятеля, символизирующего для него разгульное прошлое, которое он хотел бы скорее забыть.

Вскоре после того, как король прогоняет его, Фальстаф умирает. Что если его смерть — это и смерть души Генриха, которому, чтобы стать действительно идеальным правителем, не хватало именно того, чем обладал этот стареющий сатир?

Большинство критиков уверены, что в лице Фальстафа Шекспир изобразил человека нового времени, идущего на смену средневековью. Как пишет А. Смирнов, сама «переливающая через край жизнерадостность, его эпикуреизм, чувственное, плотское восприятие жизни» шекспировского персонажа связана с его свободомыслием и глубоко коренится в духе всего Возрождения; «всем своим существом он выражает протест против аскетизма, вызов ему».

Фальстаф эмоционален, однако от крайностей бурных страстей его охраняют врожденное жизнелюбие, интуиция и цинизм, не лишенный добродушия (вспомнив теории Фрейда, добавим, что его «Эго, „Супер-Эго“ и „Оно“ находятся между собой в состоянии, близком к гармонии»).

Он, со всеми своими недостатками и достоинствами, в равной степени далек как от большого зла, так и от настоящего добра.

«В нем много беспутства и много гения, — пишет Г. Брандес. —  Он никогда не теряет своего превосходства; он всегда находчив и остроумен; он всегда чувствует почву под своими ногами и, благодаря своей изобретательной дерзости, выходит победителем из самого унизительного положения… Он поражает богатством своей натуры. Он старик и юноша, испорчен и безвреден, негодяй без злости, лгун, но не обманщик, рыцарь, джентльмен и воин, без достоинства, без чувства приличия и без чести!»

Несмотря на всё своё шутовство, Фальстаф весьма неглуп, и не случайно критики обращают внимание на подвижность его мысли, «мгновенно приспособляющейся ко всевозможным обстоятельствам, гибкой, живой, изобретательной».

Великий Гегель отмечал, что вульгарные персонажи у Шекспира… «и абсолютный герой среди всех Фальстаф — при всей своей вульгарности вместе с тем обнаруживают ум. Их гений мог бы охватить собою всё, иметь полное, свободное существование и вообще быть тем, чем являются великие люди».

Какие ещё черты «человека нового времени» можно найти у Фальстафа?

Помимо прочего, толстяк — яркий представитель «общества потребления». Перечень услуг, которые предлагала индустрия досуга той эпохи, был ограничен, равно как и размеры кошелька рыцаря, поэтому он довольствовался главным образом тем, что ел и пил в своё удовольствие; но не так уж и трудно представить его важно сидящим в новой модели авто (купленной, разумеется, в кредит), осваивающим новый гаджет или гуляющим со своей компанией в ночном клубе.

Ещё одна заметная черта — тяга к самоанализу.

«Гамлет, главный рефлектирующий герой мировой литературы, размышляет о себе, пожалуй, не чаще, чем Фальстаф, — пишет Харольд Блюм… — Шекспир расширяет функции художественной литературы, учившей нас, как разговаривать с другими, и возлагает на неё главенствующую отныне, хотя и не слишком весёлую задачу: с появлением Фальстафа литература учит нас разговаривать с собой».

«Фальстаф олицетворяет сущность Шекспира, свободную от всех идеологических и традиционных устоев», — говорит Питер Акройд, и в чём-то с ним можно согласиться. Но считать, что Генрих — порождение мрачного средневековья, а Фальстаф — человек эпохи Возрождения с его гуманизмом, свободой от условностей и жизнелюбием, слишком уж просто.

Скорее всего, оба они — люди новой эпохи, не вполне, впрочем, свободные от уз прошлого. В определённой степени Генрих воплощает тёмную, макиавеллистскую сторону Возрождения, но, тем не менее, в обоих шекспировских персонажах, принце — «эффективном менеджере», человеке-функции, человеке без лица, способном стать вся и всем, и «толстом рыцаре» — человеке, который способен наложить отпечаток своей воистину незаурядной личности на всё, что делает, сосуществуют разные лики и разные эпохи.

Шекспир показал нам превосходство Генриха над Фальстафом и превосходство Фальстафа, нищего рыцаря, над принцем. Но сам «бедный рыцарь», человек нового времени, разочаровал его. Не только потому, что в нём сохранялось слишком много от старой эпохи (стоит вспомнить, что первоначально Фальстафа называли Олдкаслом, что в переводе означает «старый замок»), но и по той причине, что не все явления «новой эпохи» были по душе драматургу.

Используя слова Гегеля, в «человеке будущего» был гений, но была и пугающая вульгарность. Жизнерадостность, быстрый ум и живучесть имели и свою тёмную сторону. Гедонизм на поверку оборачивался пьянством, обжорством и сластолюбием («культ потребления»), жизнелюбие — трусостью и беспринципностью, живость и блеск ума — цинизмом, свободомыслие — низвержением кумиров и отрицанием идеалов («все дозволено»).

Принцу и нищему предстояло поменяться местами — пусть не в пьесе, но в грядущей истории. Смогут ли они что-то забыть и чему-то научиться — вопрос, который так и остался открытым для Шекспира…

Продолжение следует…