О чем писали грузинские поэты? Бабочка на сердце моем

Точное и прекрасное определение дал тебе поэт — миловидная. Ты миловидна, и если человек жаждет тихой радости, нежной, лелеющей сердце, ты подаришь ее.

Тби-ли-си… В самом имени твоем слышится звук свирели. Словно в тишине кто-то мелодично выдохнул. Ты, зажатый в котловине гор, пышешь летом раскаленным воздухом. Но смягчает ночной ветер дневной жар, и потому ты — «Тбили» (по-грузински — теплый).

С канатной дороги над горой Нарикала город кажется красной сказкой, выдолбленной в горах. Бесконечные церкви, часовни, красные скаты крыш. Кружевные ставни окон и балконов, нависающих друг над другом. Ярус за ярусом древний город терпеливо поднимался в горы, а увенчал его памятник Матери-Грузии с мечом в правой опущенной руке и чашей вина в левой — высоко поднятой. И среди всех этих холмов, домов, памятников, золотых куполов церквей, красных крыш лениво изгибается Кура, несет свои серые воды, дальше к Мцхете — древней столице Грузии, туда где река, как точно подметил Лермонтов, «шумя, сольется со струями Арагвы»…

О Грузии я могу говорить бесконечно… Перескакивая от описания величественного храма Светицховели, в котором погребены почти все представители славного рода Багратионов (кстати, среди них светлейший князь Петр Багратион-Грузинский — поэт, заслуженный артист Грузинской ССР, автор знаменитого гимна «Тбилисо» и не менее известной песенки «Чито-гврито» из фильма «Мимино»), к лазурному небосводу (может, мне повезло, и всегда во время моих визитов в Грузию над Тбилиси действительно сиял лазурный небосвод).

От огромных порций очень острых, перчёных и невероятно вкусных харчо с орехами, лобио, купатов, хачапури и, конечно же, хинкали — сочных, дымящихся, огненных! — к рассказу о винном заводе в Кахетии, где процесс изготовления вина можно наблюдать воочию и попробовать все, что душе будет угодно — от золотисто-хризолитового Ркацители и Манави до рубинового терпкого Саперави и бархатного Киндзмараули. От завораживающих сталактитовых пещер в Сатапли к раю на земле — Ботаническому саду в Батуми и аллегорической Башни Жизни перед зданием Театра Миниатюр в Тбилиси.

Но, пожалуй, нигде так спокойно, мерно и величественно не входила в мое сердце Грузия, как на серединной остановке Тбилисской фуникулерной линии на горе Мтацминда — Пантеоне выдающихся деятелей.

Тут тихо, и только ветер играет временем, отражая его от каменных крестов часовни. Что ему, прихотливому горному ветру?.. Легко веет он над печальной усыпальницей Александра Грибоедова, его юной жены — красавицы-княжны Нины Чавчавадзе, и их ребенка-младенца. Перелетает к памятнику над могилой классика грузинской литературы — Ильи Чавчавадзе, кенотафу несчастного художника Нико Пиросмани, умершего в забвении и нищенстве и только после смерти обретшего известность и почет. (Сейчас копии его картины украшают любой духан и кафе Тбилиси). Тихим дыханием своим касается каменной лозы на надгробии незабвенного Отца Солдата — актера Серго Закариадзе, и плиты великой актрисы Верико Анджапаридзе, которую еще при жизни называли символом Матери-Грузии.

Ветер влетает в полуоткрытую дверь часовни, овевает старинные иконы, расписанные самим Михаилом Врубелем, играет огоньками бесчисленных свечей, летит дальше мимо и благоговейно затихает над могилой Николоза Бараташвили — самого проникновенного и сердечного из грузинских поэтов-романтиков. Недаром стелу только его памятника венчает лира — дань уважения и любви к трепетному дару поэта.

Он родился ровно 200 лет назад — в 1817 году — и не дожил даже до 28 лет. Его стихами зачитывались, над ними плакали и радовались. Он умел утешать, восхищать и дарить надежду.

Глаза с туманной поволокою,
Полузакрытые истомой,
Как ваша сила мне жестокая
Под стрелами ресниц знакома!

Руками белыми, как лилии,
Нас страсть заковывает в цепи.
Уже нас не спасут усилия.
Мы пленники великолепья.

О, взгляды, острые, как ножницы!
Мы славим вашу бессердечность
И жизнь вам отдаем в заложницы,
Чтоб выкупом нам стала вечность.

Его жизнь — еще одна коварная усмешка судьбы. Ни одной его мечте, ни одному его стремлению — личному или общественному — не суждено было сбыться. А разве ее величество Судьба не усмехнулась так же коварно Лермонтову и Шелли, Шуберту и Китсу, не дожившим и до 30 лет, Рембо, завершившему поэтический путь в 19 лет, Мирза-Шафи Вазеху — азербайджанскому поэту, чье имя было надолго предано забвению. Да сколько их, талантливых, ярких, самобытных, ушли в небытие, не получили при жизни ни одного слова признания…

Николоз Бараташвили родился в княжеской семье с хорошим достатком. Окончил Тифлисское благородное училище, довольно быстро приобрел славу поэта, возглавлял литературные кружки.

Теперь его называют «классиком грузинской литературы», однако при его жизни не было издано ни одной строчки стихов. Впервые несколько стихотворений Бараташвили были опубликованы лишь через семь лет после его смерти. Только после издания в 1876 году сборника его стихов на грузинском языке Бараташвили стал одним из самых популярных поэтов Грузии.

Большую роль в его жизни сыграла неразделенная любовь к княжне Екатерине Александровне Чавчавадзе — сестре Нины Чавчавадзе-Грибоедовой. Стихи, посвященные Екатерине — маленькие шедевры любовной лирики.

В 1844 году после полного разорения отца Николоз был вынужден покинуть родной край и поступить на государственную службу сначала в Нахичевани, потом в Гяндже, где он занимал должность помощника уездного начальника. Заболев здесь малярией, он умер в возрасте 27 лет и был похоронен на местном кладбище. Так Азербайджан вошел в судьбу поэта, но, увы, это не принесло ни счастья, ни долгой жизни…

25 апреля 1893 года прах поэта был перевезён на родину и при огромном стечении народа торжественно захоронен в Тбилиси на Дидубийском кладбище. В 1938 году перезахоронен на горе Мтацминда.

Вот, собственно, и все, что говорят о нем официальные данные. Невелико и литературное наследство — всего 36 стихотворений и одна поэма. Но как малый алмаз ценнее большого булыжника, эти 36 стихов из творчества поэта — «томов премногих тяжелей». Известно также его произведение «Песня Гончабейим», посвящённое азербайджанской поэтессе, дочери последнего Нахичеванского хана Гончабейим, стихи которой были переведены им на грузинский язык и творчество которой он высоко ценил.

Его называли грузинским Байроном. По его стихотворениям и избранной переписке можно проследить, как печать меланхолии и обреченности все сильнее ложилась на его душу. И хоть стремление разбить оковы судьбы и обрести радость жизни было велико, поэт сокрушенно сознавал, что смертным не дано переступить границы отведенного им свыше бытия. И оттого порыв к свободе особенно отчаянно проявился в стихотворении «Мерани» — сердечному тоске по крылатому коню мечты.

Стрелой несется конь мечты моей,
Вдогонку ворон каркает угрюмо
Вперед мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей
Вперед, вперед, не ведая преград,
Сквзь вихрь, и град, и снег, и непогоду,
Ты должен сохранить мне дни и годы.
Вперед, вперед, куда глаза глядят!

Невозможно говорить о Бараташвили и не упомянуть, пожалуй, самого известого его стихотворения в чудесном переводе Б. Пастернака. Это «Синий цвет», положенный на музыку и с любовью исполняемый Сергеем Никитиным.

Всем существом своим поэт стремился к своему романтическому идеалу, цвету лазури, что с юности стал для него символом чистоты и высоты и слиться с которым было его заветной мечтой. Увы, не суждено… В небесную синь вознеслась лишь душа. Остался сизый зимний дым над именем поэта, да… память сердца читателей.

Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.

И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.

Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.

Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.

Это синий негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим.

P. S. А воздух над Мтацминдой так и был напоен небесной синевой. Казалось, что мартовское солнце посылает на землю не янтарные, а лазурные лучи. И памятник нежнейшему из грузинских лириков светился в буйстве лазоревых, синих, бирюзовых красок. В красках мечты, любви и несбывшейся надежды. Но может быть, мечте так и надо оставаться несбыточной?.. Иначе она перестанет быть мечтою…

P.Р.S. Пока писала эссе, услышала о смерти Евгения Евтушенко. Вот еще один откололся от разноцветного, разноликого земного мира и ушел в синюю вечность. Да, он был неоднозначным. Да, к нему относились по-разному и не всегда одобрительно. Но, как сказал другой поэт из того же поколения «шестидесятников», «как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа». Да, возраст… Да, болезни. Все закономерно. И жаль… Уходит часть тебя. Навсегда…

Примечание: стихи в тексте в переводе Б. Пастернака.