Матрёшка против Барби. Почему бы нет?

Перейти к первой части статьи

В самом конце цеха на посуду наносят кружочки. Этот труд только наполовину ручной. Специальная машина вращает деталь, а художница только держит кисть. Принцип вроде бы не очень сложный, но тут есть свои хитрости: надо знать, сколько набрать на кисть краски, чтобы лишняя не капнула на заготовку, да и саму кисть надо держать строго на определённом расстоянии.

Однако мастерица делает всё так ловко, что кажется, не работает, а волшебной палочкой проводит по вращающейся круглой шкатулочке. Раз — и одна заготовка уже с ободком. Два — и вторая тоже. И так до бесконечности. Кольке тоже хочется подержать кисть и покрасить, но мастерица, к которой он обращается с этой просьбой, не разрешает.

— Брак сделаешь, — говорит она, — испортишь всё изделие. Тут ведь, милый, сноровка нужна, сходу не получится.

Однако, видя разочарование мальчика, она подзывает его и предлагает:

— Давай так: кисть я буду держать сама, а ты (она показывает под стол) будешь нажимать на эту педаль. Хочешь?

Сыну ужасно хочется хоть как-то поучаствовать в процессе создания хохломской посуды, и он сразу же соглашается. Мастерица командует:

— Нажимай! — и Колька с такой силой жмёт на педаль, что мотор захлёбывается в рёве.

Художница смеётся:

— Говорила же тебе, что сноровка здесь нужна, и немалая. Экий ты прыткий! Надо потихонечку нажимать. Ну, давай, пробуй, да нажимай аккуратно.

Коля жмёт аккуратно, и мастерица, подставив кисть, ловко делает кружочек на хохломской посудине. Глаза у парня разгораются.

— Ещё! — просит он. — Ну, пожалуйста!

— Давай, — соглашается его наставница, — только не забудь: нажимать надо легонько.

Коля жмёт педаль, а мастер делает ободки по самому краю чашек. Не убирая ногу с педали, сын смотрит, как ровно ложится краска.

— Ну как, доволен? — спрашивает художница.

Сын кивает головой. Он бы с удовольствием понажимал на педаль ещё с полчасика, но нам надо идти дальше. С видимым сожалением он покидает цех, где ему дали немножко поработать.

А дальше… Дальше нас ждёт совсем необычный сюрприз. Тут же на фабрике рисуют (как бы вы думали, что?)… Картины! Но картины далеко не обычные. За основу берутся полотна художников (например, «Золотая осень» Левитана) и с них рисуются картины «под хохлому». Описать это я не берусь никакими словами. Ни в плане техники, ни в плане красоты. Оторваться от стенда, где висят пробы таких картин, я не могу.

— Цех по производству этих картин — экспериментальный, — словно издалека доносится до меня голос экскурсовода, — производство не поставлено на поток, и наши девочки рисуют пока что пробные экземпляры.

«Пробные экземпляры» настолько хороши, что оторвать взгляд от них просто невозможно.

— Красиво, — подтверждает мой муж.

— И довольно дорого, — подхватывает экскурсовод. — Скорее всего, рисовать что-либо подобное будем тоже на заказ. Ведь этот вид народного искусства уникален в своём роде, да и сами подумайте, сколько труда вкладывается в каждую такую картину!

Мы не думаем, мы просто молча восхищаемся. Сочетание таланта художника с умением владеть техникой хохломской росписи — это редкость.

…Почти полтора часа экскурсии позади. Нам уже надо ехать обратно. А ехать совсем не хочется. Фабрика, где дарят тепло просто своей работой, где работают отзывчивые и доброжелательные люди, где всё какое-то домашнее, своё — кажется, здесь можно ещё долго ходить и без устали разглядывать.

На обратном пути Настя ещё раз подбегает к Семёну Ложкарю и садится к нему на колено. (Семён Ложкарь, наверно, уже привык к подобным проявлениям признаков внимания и, не обращая внимания на девочку, продолжает заниматься своим делом.) Я едва успеваю щёлкнуть затвором фотоаппарата, как Настя уже бежит обратно и таинственно сообщает:

— Я думала, что раз он каменный, то и сидеть у него на коленках холодно. А вот и нет, тепло!

Возможно, теплота русской души, которой пронизано всё в этом небольшом городке нижегородского края, распространяется здесь на всё. И даже на каменные скульптурки. Такой уж здесь дух. Необычный.

И вот мы выезжаем из Семёнова. За окном мелькают осенние пейзажи, а в глазах ещё долго стоят хохломские узоры, которых нигде, кроме нашего нижегородского края, больше не найдешь.

Смотрю на притихших детей и думаю: «Хорошо, что они столько увидели, теперь это на всю жизнь запомнится: ведь хохлому как один раз увидишь — так она в сердце и останется. Навсегда. И сердце это потом будет хранить то необыкновенное тепло, что дарят нам весёлые и милые куклы-матрёшки в нарядных сарафанчиках и расписная посуда, и даже простая ложка, которую когда-то в первый раз вырезали из дерева на этой земле…»