Айва и Ахматова. Где можно отдохнуть душой? Часть 1

У Чехова в бессмертной «Даме с собачкой» есть строки:

Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы.

Чехов словно вложил в них все сердце, всю затаенную тоску по теплу, уюту, настоящему Дому. Где действительно дышится мягко и славно, и воздух напоен любовью.

Не очень хорошая черта — заглядывать в чужие окна. Но в детстве я не могла отказать себе в этом удовольствии. Уж больно славным казалось небольшое окно первого этажа дома на 1-й Северной.

Сколько раз, возвращаясь из школы, я бросала любопытный взгляд на заветное окно. Сквозь зелень палисадника виднелись красно-оранжевые занавески. Но цвет их был не кричащим, а мягким, словно невидимый пекарь выставил противни с румяными пирожками. От этого окно казалось еще уютней.

Оно всегда было закрытым, и это еще больше будило воображение. Почему-то казалось, что именно в таком доме — с приветливым зеленым палисадником и таким «вкусным» окном — должна жить муза настоящей поэзии. Та самая «не терпящая суеты» и величавая. Истинная хозяйка своего дома — служанка и госпожа в одном лице.

То милое окно так и не открылось. Ни разу не отдернулись «румяные» занавески. Видно, я проходила всегда в неурочное время: сад к моему приходу уже был полит, и тяжелые капли еще дрожали на тугих листьях, а оконные стекла сверкали чистотой.

Но отделаться от впечатления, что именно в таком доме можно «отдохнуть душой» и настроить ее на творчество, я не могла. Вернее, тогда впервые, еще интуитивно, я почувствовала: творчество требует порядка. Внутренней строгости, стройности мысли. А в беспорядке, хаосе оно рассеивается как свет далеких звезд.

Для описания картины беспредельного космоса это звучит красиво: через миллионы световых лет до нас доходит рассеянный звездный след. Но земное творчество более осязаемое, плотное, зримое, и неряшливость может погубить его.

Второй раз дом, где можно «отдохнуть душою», встретился мне совсем недавно. И тем сильнее оказалось его очарование. Но обо всем по порядку.

Бакинские осенние дожди можно охарактеризовать поговоркой: редко, но метко. Действительно, в нашем солнечном городе дождь нечастый гость. Но уж если зарядит, особенно осенью, так основательно, на несколько дней. Воздух словно покрывается белесой тканью: небо и земля заволакиваются туманом, и предметы теряют очертания.

Жизнь на какое время выпадает из реальности. Существует только одна реальность — звуки воды. Шуршащие, шелестящие, вздыхающие, вкрадчивые — вся эта водяная симфония обрушивается на город. И он, истомленный долгим летом, внимает ей благодарно и чуть удивленно. Какими чистыми, промытыми до последней щербинки становятся после дождя асфальт и стены домов, как остро и пряно пахнет воздух — капустой, мелкими хризантемами-дубками, кипарисами.

Если выпадает возможность, я люблю бродить в первые часы после дождя…

Ворошить прелые листья, смотреть, как важно вышагивают мокрые вороны. Поздней осенью других птиц, кроме них и воробьев, нет. Но мне они милы. Это птицы-урбанисты, пернатые стражи города, они верны ему в любое время года.

Вдыхать запах свежего хлеба из ближайшей тендирной. Там в огромных круглых глиняных печах-тендирах с утра и до позднего вечера выпекают ароматный чурек, посыпанный черным тмином.

Вслушиваться в гул жизни. То там, то здесь кипит работа: кто-то что-то чинит, кто-то что-то продает или покупает. В первые минуты после дождя непременно надо пройти мимо мастерских по ремонту техники! Бог его знает почему, но влажное железо, кожа и резина отчаянно пахнут черносливом. И этот запах так крепок и обманчив, что привлекает к себе простодушных прохожих:

— Почем чернослив?

— Какой чернослив, дорогой? Где ты видишь чернослив? У меня на голове?! У меня мастерская! Мас-тер-ска-я! А сухофрукты на базаре! Странные люди, честное слово!

Как могло получиться, что сотни раз я проходила мимо этого заросшего жимолостью двора и не замечала его прелести? Только издали смотрела на деревья граната и хурмы — вершины их были украшены оранжевыми и красными плодами. Видно, их было невозможно снять, и они висели сейчас на облетевших деревьях, как новогодние игрушки.

Но заржавленная зеленая дверь, почти незаметная под жимолостью, всегда была закрыта. До того недавнего ноябрьского дня, когда жизнь еще раз доказала — удивительное в ней случается на каждом шагу.

В проеме зеленой двери показался силуэт женщины с веником. Она подметала палые листья.

— Здравствуйте, — негромко окликнула она меня. — Вы мне не поможете?

Она указала на большой пакет с листьями и добавила смущенно:

— Пожалуйста. Не могу дотащить до мусорки.

Я помогла ей оттащить мусор. Она кротко поблагодарила и прибавила:

— Не уходите. Посидите со мной немножко. Меня Гюлара зовут. А Вас я знаю. Вы в доме напротив живете, верно? Вы — учительница?

Не знаю, почему меня все принимают за учительницу. Хотя…

— Я часто встречаю Вас в магазинах. Вы говорите очень медленно и все подробно объясняете.

Надо же! За мной, оказывается, наблюдали.

— Мне нравятся люди, которые говорят медленно. Терпеть не могу, когда стрекочут, голова от них болит.

— Спасибо, — пробормотала я.

— Проходите в дом, я вас прошу. Вы не торопитесь? Хоть чашку чая выпейте. Пожалуйста!

Что-то было сиротливое в этих тусклых карих глазах, в нервном изломе правой брови и даже в сбившейся набок прядке волос. Гюлара, видно, красила их хной, но теперь они выцвели и приобрели странный оттенок разбавленного кваса — рыжина с проседью.

Я вошла в комнату…

Продолжение следует…