Как я в детстве завел себе собаку?

В моём послевоенном детстве жизнь протекала в тесной коммуналке, во дворе и в лесу, который окружал единственный в районе сохранившийся от бомбёжки наш двухэтажный дом. Его кирпичные стены были изранены снарядами и осколками, а крыша протекала, но мне казался он дворцом в сравнении с бараком, откуда мы переехали.

С самого рождения я жил у бабушки с дедушкой, а родители вместе с младшим братом проживали в Липецке, в ста двадцати километрах от нас. В том году мне предстояло идти в школу, и бабушка решила, что мне необходимо напутствие родителей. Я послушанием не отличался и в школу категорически идти не хотел. Перспектива крушения вольницы не радовала.

По приезде в чужой для меня город я чувствовал себя совсем потерянным. Грустно, когда ты один. Все друзья-товарищи остались в Воронеже, и мне совершенно нечего было делать. Отец с мамой работали в драматическом театре и приходили домой к ночи, а утром долго спали, а мы с бабушкой осматривали город, гуляли по старинному парку. Скучное это дело, доложу я вам. Радовало только мороженое в парке, но бабушка покупала его лишь при полном послушании, чего добиться было трудно.

Одного на улицу не выпускали:

— Мал ещё, потеряешься, — говорила бабушка, но изредка разрешала выйти только во двор, в конце которого располагалась огороженная сеткой пуговичная фабрика, производившая перламутровые пуговицы из раковин.

Это было уникальное производство, но мне тогда это было неведомо. Главным было исхитриться и взять из ящиков, стоящих у сетки, маленькие бракованные пуговицы вперемежку с использованными «дырчатыми» большими ракушками, которыми я хотел поразить друзей в Воронеже. Палкой, просунутой под сеткой, подгребал выпавшие из ящиков пуговицы и укладывал их в коробку из-под монпансье.

Однажды увидел там мальчишку, занимающегося тем же. Он был постарше, лет семи-восьми. Я хотел познакомиться, а он показал кулак и сбежал со двора. Тогда от нечего делать я пошёл по улице вдоль канала, по которому протекала совершенно обмелевшая река Липовка, давшая название городу.

 — Эй! Мальчик! — услышал я со двора унылого двухэтажного дома с облезлым ядовитым розовым фасадом. — Иди сюда. Я тебе щеночков покажу! Хочешь поиграть с ними?

Их было пятеро под старой липой во дворе у сарая. У стены, справа от двери, на боку лежала большая картонная коробка, накрытая куском шифера. Три беленьких щенка с бежевыми ушками и два с тёмной головой и белой полоской на лбу. Они, играя, прыгали друг на друга, прихватывая зубками соседей. Рядом невозмутимо сидел старый дымчатый кот, презрительно наблюдая за происходящим.

— А где их мама? — спросил я.

— Не знаю. Позавчера ушла и не вернулась. Хорошо, сами едят. Вернётся, дай бог, а может — прибили где… Щенков мать без причины не бросит. Пойду супчика им налью.

Пожилая тётка, переваливаясь на толстых бордовых ногах, направилась к крайнему подъезду двухэтажного послевоенного дома, окрашенного в ядовитый розовый цвет.

Щенки гурьбой, толкаясь, сгрудились возле миски, куда хозяйка налила жиденький вермишелевый супчик. Все нашли себе место, кроме одного лопоухого. Он кружился вокруг и пищал, безрезультатно пытаясь протиснуться к миске.

 — Можно возьму его себе домой? — спросил я тётку. — Ему всё равно ничего не достаётся, а мы с бабушкой накормим.

— Забирай, конечно, — обрадовалась тётка, — только не обижай.

Я шёл, нежно прижимая к себе щенка, которого решил назвать Лизкой — он всю дорогу лизал мне руки.

«Вот бабушка обрадуется, — подумал я, — теперь мне будет с кем играть, а супом я поделюсь, мне хватит. Лизка много не съест!»

Но, похоже, бабушка не обрадовалась. Она всплеснула руками и запричитала:

— Да что ж это делается! Паршивец! Зачем притащил? Что мама скажет, только нам к твоим шкодам собаки и не хватало! Отнеси немедленно откуда взял, я с тобой пойду.

 — Куда отнести? Я Лизку на улице нашёл, — соврал я. — Она у канала сидела и плакала. Тебе не жалко? Я ей возле двери коврик постелю…

До вечера я играл со щенком. Накормил и сделал из веревочки поводок, чтобы Лизка не убежала на улице. Потом пожелал ей спокойной ночи и пошёл спать.

Утром первым делом побежал к Лизке, а её не было. Всё кругом обыскал, залез под кровать, заглянул за сундук, на котором спала бабушка. Звал, звал, но только всех разбудил. Мама с бабушкой предположили, что Лизка сбежала ночью, и при этом у бабушки был очень хитрый вид — врать она не умела.

(Когда я вырос, то перенял у бабушки это никудышное качество: совру, и по мне супруга сразу видит, что соврал. Разоблачает мгновенно, поэтому лучше не начинать… Так, разве что приврать чуток — иногда проходит!)

«Выбросить щенка бабушка не могла, — подумал я, — она не такая… А вот пристроить, то есть отдать кому-либо, запросто!»

После обеда меня выпустили во двор, где я послонялся для виду, а потом побежал к вчерашней тётке. Подумал, что бабушка могла найти её и вернула щенка. Тётки дома не было. Щенков осталось четверо. Таких, как Лизка, ещё двое. Я поиграл с ними и, когда появилась тётка, попросил у неё ещё одного — мол, Лизка скучает, а бабушка мне разрешила взять второго.

— Хорошая у тебя бабушка, — вздохнула тётка, — животных любит!

Я схватил щенка и полетел домой.

— Где же ты её нашёл? — бабушка горестно всплеснула рукам и долго не могла прийти в себя.

— Лизка сама ко мне пришла. Я вышел во двор гулять, — продолжал врать я, — смотрю, она бежит от фабрики. Увидела меня, обрадовалась. По имени назвала и всего облизала. Сказала, что гуляла и заблудилась! Еле дорогу нашла домой!

Вид у бабушки был растерянный, даже обалдевший. Она на несколько минут потеряла дар речи. А я тем временем дал новой Лизке поесть. Она ела всё подряд, даже сырую картошку!

Лизка жила у нас дня четыре, а потом история повторилась. Пропала! Бабушка сказала, что она, наверное, привыкла гулять и опять сбежала. Во двор меня не пустили, а на следующий день, когда бабушка ушла к соседке, я стремглав помчался вдоль канала.

На этот раз тётка со щенками моим вракам не поверила. Пришлось ей рассказать жалостливую историю, что к нам пришли гости и попросили щенков. Бабушка всех и отдала, а я опять остался без друзей…

Когда я появился на пороге с третьей Лизкой, бабушку чуть удар не хватил. Она выпучила глаза и долго шевелила губами. Вечером, когда все улеглись спать, я притворился спящим, захрапел для виду и слышал, как мама сказала бабушке, что пусть собака пока остаётся, а когда соберёмся уезжать, она её пристроит. Вот только в театре третьего щенка не возьмут. И так еле-еле второго сторож взял с грехом пополам! И откуда Вадик их только берёт? Надо бы проследить…

Вот только мама не угадала. Я охранял Лизку. Почти не спал и твёрдо решил забрать её с собой. А когда собрались уезжать, положил щенка в старую корзинку без ручки и прижал её к груди.

Мои подняли страшный шум и крик. Я тоже орал, размазывая слёзы. На наш базар заявилась соседка баба Маня и сказала, что нехорошо обижать ребёнка!

Я сел у двери на табуретку, корзинку с Лизкой положил на колени и заявил, что без неё не поеду, уйду из дома. Что тут началось! Мать схватилась за ремень, хотели в угол поставить вместе с Лизкой, да ехать надо!

Первой сдалась бабушка. Гордый одержанной победой, я повёз Лизку III на автобусную станцию.

P. S. Когда мои сын и дочь в один голос стали просить меня купить им собаку — я не сопротивлялся. Купил щенка боксёра. Они назвали его Тимур…