Как рассказ О’Генри надолго излечил меня от головной боли?

Но в былые времена школьники, как герой Джерома, умели находить у себя все мыслимые болезни, кроме воды в коленке, в оригинале — родильной горячки.

В старших классах даже отличники спокойно сбегали в кино или просто погулять, когда этому благоприятствовала погода. В начальной же школе мало кто отваживался смыться с уроков, тем более со всех. Самой популярной причиной отмазки были выдуманные недомогания.

Чаще всего болела голова, о симптомах «головы» знали по жалобам родителей и дедушек с бабушками: сделать соответствующее несчастное лицо и схватиться за лоб трудности не представляло.

Еще у нас «болели» зубы, живот, ухо, рука-нога, последние чаще у девочек перед физкультурой. Но зубы были чреваты походом к стоматологу, поэтому на них ссылались намного реже. Живот грозил приездом «скорой» и возможной отправкой в больницу, где опытные дяди и тети в приёмном покое не находили у тебя ничего страшного и заставляли пойти… в туалет.

Ухо, если о нем сильно поныть, заканчивалось походом к врачу, это было не страшно, но срабатывало на один день, который можно было провести хоть и дома, но куда более интересно. Рука-нога были хороши больше для классного руководителя, если целью было пропустить один или два урока.

Родители же на руку-ногу велись по-разному. Одни били в набат и тащили в травмпункт больницы в общественном транспорте или на такси — в случае с ногой, которую надо было не забывать приволакивать. В больнице ситуация была аналогична с реакцией на живот: умные врачи щупали и давили, пристально смотрели в честные измученные глаза больного и только в редких случаях посылали на рентген. Другие родители на конечности особого внимания не обращали — само пройдет.

Все эти случаи кажутся обычной симуляцией, но часто это была не она, точнее, не только она. Если человеку очень захочется заболеть, он может и на самом деле испытывать ощущения, которые вызывают реальное недомогание. Причем чем сильнее он вслушивается в себя, тем явственнее ощущает симптомы.

Универсальная «голова» била все рекорды. С больной головой тебе щупали лоб, ставили градусник и, на всякий случай, оставляли дома. Голову можно было продлить и на два дня, чтобы пропустить две контрольные или неминуемый вызов к доске. Голову лучше было предъявлять с вечера, чтобы утром перформанс выглядел более натуральным.

Моей фишкой в начальной школе была именно она, голова. Пару раз она и правда болела, так что симптомы я знала по себе. Но в остальных случаях я просто вспоминала, как это было в прошлый раз, и устраивала представление. Бонусы от непосещения школы были так хороши, что головой я пользовалась (извините за каламбур) довольно часто.

Болеть я предпочитала у дедушки с бабушкой, поскольку дедушка не понаслышке знал о частых головных болях, остальные члены семьи этим недугом не страдали. Поэтому дед свято верил мне, очень беспокоился о причинах столь раннего проявления непонятной болезни и тут же увозил меня к себе. Болеть.

Бабушка, которая испытала такие недомогания лишь пару раз в жизни, обычно выпивала амидопирин и считала, что и ребёнку, то есть мне, хватило бы полтаблетки. Но перечить мужу она не решалась. Дед же запихивал в меня целую таблетку пятирчатки, содержавшую пять компонентов, среди которых были фенобарбитал, кофеин, кодеин, и советовал запить все это чашечкой свежезаваренного в турке кофе.

Представьте себе, что вы проглотили целую горсть разных обезболивающих (ну хорошо, не целых таблеток, а лишь их кусочков, но трех разных видов) вместе с половинкой таблетки от аллергии, а потом запили это чашкой кофе и добавили к ней еще кофе из турки. Хорошо, что мои родители этого не видели. А я исправно выпивала, потому что меня ждал бонус.

Бонусом было чтение дедом вслух детективов с их одновременным переводом с английского или немецкого. Дед был полиглотом, знал, кроме родного русского, украинский, польский, немецкий и английский, так как получил хорошее образование, да и самостоятельно овладел несколькими языками.

Дед часто слушал голоса. Не в том смысле, как это поняла бы нынешняя молодежь, а передачи, раздававшиеся из огромного радиоприемника с зеленым глазком. Слушал он эти передачи только тогда, когда в их коммуналке не было соседей, при этом бабушка все равно делала страшные глаза и косилась на дверь. Мне тоже грохот из приемника не нравился, и я просила деда его выключить. Но именно благодаря своей информированности дедушка запретил жене в начале июня 1941-го ехать на вокзал за билетами в Одессу, в которой жили ее родители и где обычно семья проводила лето. Но это отдельная история, случившаяся задолго до моего появления на свет.

В общем, как нетрудно догадаться, болела я для мамы, чтобы освободила от школы, и для деда, чтобы переводил загадочные истории. Дед считал меня слабым и болезненным ребенком. Когда родители записывали меня в какую-нибудь спортивную секцию, я тут же начинала простуживаться, и дед авторитетно заявлял, что такому ребенку вредно не только заниматься спортом, но вообще ходить и дышать.

Он возил меня по каким-то светилам. Я думала, что слово означает звезды, а оно означало посещение новых врачей в крупных городах. Светила стучали по моему колену молоточками, светили чем-то в глаза и… ставили диагнозы. Одна ну очень важная докторша — кажется, профессор или кандидат наук — сумела найти у меня менингит, правда, поставила вопросительный знак. Дед обрадовался. Нет, конечно, не диагнозу, но тому, что он оказался прав, и ребенка надо серьезно лечить.

В итоге в школу я не ходила иногда месяцами. Классная руководительница из-за пропусков по уважительной причине тоже считала меня хилой, но уроки я делала исправно, так что какое-то время она принимала все как есть. И даже заставляла одноклассников писать мне бодрые открытки и записки с пожеланиями скорейшего выздоровления. Староста приносила их нам домой в коробке, мы вместе их читали, и это был миг триумфа: вот как все за меня переживают!

Конечно, родители меня навещали, чаще мама, но из-за занятости на работе и заботы о еще одной ученице, моей сестре, эти посещения были не очень продолжительными. Но в один злосчастный (или прекрасный) день мама приехала надолго.

Октябрь стоял чудесный, теплый, все мои местные подружки гуляли во дворе и спрашивали, когда я выйду. А я сидела в комнате с запертыми на все шпингалеты окнами и пила бесконечный чай с малиной. Около чашки были заботливо разложены коробки с лекарствами от всего. Вот тогда маму и осенило. Она вырвала любимую внучку из рук своих родителей и, несмотря на дедушкины причитания, почти насильно увезла в родные пенаты.

В доме были открыты все форточки, мама не пичкала ни таблетками, прописанными светилами, ни чаем с малиной и каждый день после работы вытаскивала меня гулять в парк (я предпочла бы диван и книги). Во время прогулок она рассказывала разные истории, которые называла новеллами. Сюжеты были не детективными, но тоже очень занимательными, однако мама, как Шахерезада, прерывала их на самом интересном месте, как только мы возвращались домой.

Однажды она начала рассказывать какую-то не очень интересную историю про ковбоя. Кто такие ковбои, я знала из романов Майн Рида и Фенимора Купера, это были книги о приключениях. А мама начала историю о каком-то бывшем боксере, больном чахоткой, которого добрый хозяин ранчо встретил на вокзале и привез в свой дом. Но чем дольше она рассказывала, тем интереснее мне становилось.

Нет смысла пересказывать сюжет рассказа О’Генри «Санаторий на ранчо», сегодня его в школах изучают. Я слушала маму завороженно и представляла себе комнату, в которой «по распоряжению больного все окна были наглухо закрыты, шторы спущены и всякий доступ свежего воздуха прекращен».

Мы как раз заходили в подъезд, и рассказ прервался. Дома я схватила коричневый и изрядно потрёпанный том рассказов О’Генри. Пробежав глазами «Санаторий на ранчо», я прочла концовку.

— Этот паршивец, — нежно сказал Росс, — самый лихой загонщик на все ковбойские лагеря. А уж дерется так, что только держись.

Росс был старшим загонщиком скота, и именно он сопровождал харкающего кровью парнишку на пастбище, где жили в лагере остальные ковбои.

Голова вдруг перестала болеть, да и кашлять больше не хотелось. Я сделала домашнее задание (тогда это слово не сокращали до домашки), зарылась в сборник рассказов О’Генри, а на следующий день пошла в школу.

Не буду утверждать, что я никогда больше в школьной жизни не пользовалась отмазками из-за «болезни», но делала это не чаще, чем любой учащийся. Во многих случаях это объяснялось не необходимостью пропустить контрольную, а было вызвано желанием дочитать «Дэвида Копперфильда» или «Графа Монте-Кристо».