Может ли мизантроп любить ближнего?

Люди его раздражали. Раздражали своей пустой суетой, постоянным лицемерием, неустойчивостью ума и поверхностностью рассуждений. И поэтому он большинство терпел. И иногда использовал в своих корыстных интересах. А иногда и не корыстных.

В то утро он ненавидел людей особенно. Ему полночи не давала спать яжемать с этожеребенком этажом выше. Там то и дело что-то падало на пол, что-то скрипело, что-то топало. И поэтому выспаться не удалось.

Также новогодние каникулы продолжались, и вечерние фейерверки и грохот петард навевали на него ещё большую мизантропию, переходящую просто в искреннюю ненависть.

Кое-как очухавшись к двенадцати дня, помятый и недовольный, Егор, наконец, выдвинулся на совсем не желанную прогулку.

Вышел из подъезда, проигнорировал соседа справа, что вечно загромождал площадку какими-то коробками и прочим хламом, и уже было направился в сторону рынка, чтобы купить там чего-нибудь вкусненького и как-то сгладить свое утреннее раздражение, когда прямо за углом дома почти в упор натолкнулся на тело.

«Ещё один алкаш. Когда они уже нажрутся и напразднуются?» — всколыхнулась в нем привычная мизантропия.

Тело лежало ровно на спине, куртка с какой-то рваной майкой под ней задрались, оголив сморщенное пузо и бока, голова в растрепанных волосах с проседью была повернута на бок.

— Что, загораем? — пройти мимо почему-то не получилось.

Тело не пошевелилось.

Егорушка встал прямо над ним и со всем своим отвращением к роду человеческому стал смотреть на тело сверху вниз.

— Я грю, загораем? Погода, вроде, не самая пляжная, — почти с ненавистью закричал он в повернутую пьяную рожу сверху вниз.

— А, а, а-а-а… Бэ, бэ, э-э-э, — захрюкало тело.

— Встаём! Подъем! Хватит спать!

— А-а-а… Э-э-э…

Егор наклонился и с прежним отвращением потряс тело за плечо.

— А-а-а… — тело повернуло лохматую голову и открыло один глаз.

— Вставай. Почки застудишь на этом пляже.

— Где я? Кто здесь? — тело открыло второй заплывший глаз.

— Майор милиции Человекомизантропов! Вставай, пьянь, замёрзнешь!

Пьяница медленно, с помощью новоиспечённого майора, пришел в полувертикальное положение, кое-как сел и с пьяным страхом тупо уставился на Егора.

— Я в милицию не хочу… Извините. Я больше не буду… — пьяница постепенно трезвел.

— Вставай, замёрзнешь — почти с материнской нежностью, уже без злости, произнес Егор. — Ты где живёшь?

— Там, дом десять, то есть десятый дом.

Егор, наконец, с трудом отодрал пьянчугу от промерзшего тротуара, того немного поштормило, туда-сюда, вокруг рядом стоящего столба, он понагибался, словно собирался нырнуть в прорубь и, наконец, сел на скамейку у столба.

— Я больше не буду, — снова, как провинившийся ребенок, промямлил он.
— Ты что пил?
— А???
— Чо бухал, говорю?
— Я?
— Ты…
— Я пил водку… и пиво…
— Молодец! КрасавЕц! Мужик! А теперь идём домой, а то поедешь в больницу.
— Не, в больницу мне не надо.
— Тогда — домой.

Егор помог пьянчужке подняться, почти с заботой одернул его грязную куртку и то, что было под ней, накинул на его шею сумку, по всей видимости, с документами и торчащим наполовину наружу бумажником, взял мужчину крепко под руку и повел того в сторону его дома.

Десятый дом оказался недалеко, всего метрах в ста. Они вместе выудили из испачканной грязью сумки ключи с чипом. Мужчина ещё немного почти по-девичьи пожеманился, бормоча какие-то извинения, и, наконец, попав чипом в чипоприемник, открыл входную дверь.

— Дальше я сам… Спасибо… Извините, пожалуйста, — чувство вины вытесняло винные пары в воспаленном мозгу.

— Иди уже. И не бухай так. Иначе потом пожалеешь, — почти любя воспитывал Егор.

— Да, да… Спасибо… Извините… Я пошел…

И на заплетающихся, но уже функционирующих ногах подгулявший мужчина растворился за лестничным пролётом.

«Бухают, как не в себя, потом валяются под подъездами. А ты их собирай, от пиелонефритов спасай,» — привычно мизантропично про себя думал Егор. И бодро пошел в сторону рынка, чтобы купить чего-то вкусненького, хотя бы и не для поднятия настроения…