Как правильно писать письма министру?

Я что-то там накарябал, в духе высокопарных воззваний, которые они, большие люди нашей маленькой планеты, то ли на самом деле так любят, то ли так принято у нас, людей маленьких, считать, что они их так любят, и подал все это на проверку своему начальнику. Тот, насупившись важно, как любят все маленькие начальники больших предприятий, пробежал раз-другой эту пафосную тираду из тонкой, но не совсем незаметной лести, громких заверений и нескромных обещаний, поправил не в том месте запятую-другую и, кивнув немного ласково, как и подобает маленькому, но серьезному начальнику, недовольному своими раздолбаями-подчиненными, письмо мне вернул. После чего, исправив то, что надо было исправить, я его отнес начальнику своего начальника. А затем, снова исправив то, что надо было исправить уже согласно начальнику начальника, я доставил его главному инженеру, который нетерпеливо и озабоченно сунул его на край заваленного бумагами стола.

На следующий день, раза три до обеда и столько же после, меня снова вызывал к себе главный, и всякий раз из-за него, проклятого, — письма министру промышленности и еще чего-то там. Чтобы вычеркнуть первое, добавить второе, разъяснить третье. После чего раздраженному и все же неудовлетворенному конечным результатом главному инженеру на помощь был вызван главный технолог, который, наоборот, посоветовал вычеркнуть второе, добавить первое и ничего не разъяснять. Обессилев, главный вызвал на подмогу начальника планового, и тот, в свою очередь, представил свое видение высокого письма: вычеркнуть первое, третье, пятое и вот это, прощальное, в самом низу, а добавить второе, четвертое и шестое и вставить «уважаемый Петр Петрович», причем в каждый абзац. В конце концов, главный инженер, который привык иметь дело больше с умными машинами, а не с глупыми письмами и еще более глупыми людьми, потеряв терпение, орал на весь завод, что все мы идиоты, не умеющие связать и двух слов. Я кое-как учел пожелания всех сторон, вернулся с письмом к главному, и тот, схватив и швырнув его, словно скользкую жабу, на край того же заваленного бумагами стола, кажись, смирился с неизбежным.

После чего о письме все забыли. Подумаешь — письмо! Мало ли пишется в конторе писем и мало ли на заводе дел, поважнее написания каких-то писем? Пускай даже министру! Директор ушел в отпуск, главный заболел, а начальники, в связи с отпуском директора и болезнью главного привычным способом незаметно растворились в направлениях с нечеткими координатами. Мне же, не будучи даже маленьким начальником на нашем большом предприятии, никуда подеваться, заболеть или уйти в отпуск не получилось, и поэтому я попросту сидел, зло развалясь за своим рабочим столом, лениво перебирая какие-то новости в Интернете.

На календаре, на грязной стене справа, обещая зыбкое земное счастье, мне ласково улыбалось 29 декабря, за окном тихо падал снег, уже через минуту превращаясь в грязь, где-то за стеной тихим эхом лилось уже родное и почти русское «Jingle bells, jingle bells, jingle all the way», когда в кабинет, за пять минут до конца рабочего дня, ворвался раскрасневшийся главный и с порога, как камнем, бросил в меня:

 — Где письмо?
 — Какое письмо?
 — Министру промышленности!
 — Так оно того, у вас…
 — Не морочь мне голову, ёпрст! Распечатай и немедленно неси ко мне! — и, как мне показалось, слегка прихрамывая на обе ноги и держась за голову, так же внезапно исчез туда, откуда так внезапно появился.

По «ласковому» тону главного я понял, что промедление смерти подобно и что, как минимум, случилось что-то непоправимое, вроде незапланированного возвращения директора. И поэтому, ужасно обрадовавшись тому, что письмо не было удалено и нашлось весьма даже быстро, я его распечатал и, читая на ходу, поскакал к главному.

В кабинете у главного уже собрался консилиум: начальник планового отдела, главный технолог, главный бухгалтер. У всех лица встревоженные, словно действительно случилось самое худшее — вернулся директор.

 — Давай письмо!
 — Вот, пожалуйста…

Освежив за секунду себе память содержимым письма, главный тяжело вздохнул, так, словно у него умер любимый хомячок, и с видом побитой собаки побрел к выходу. И я понял, что да, ужасное все же случилось: неожиданно нагрянул директор и с какого-то бодуна, за пять минут до конца рабочего дня, вспомнил про злосчастное письмо.

Через минуту гулко хлопнула дверь напротив, послышалась смачная брань и назад в кабинет, уже не хромая, на всех парусах влетел главный. Щеки его горели. Ноздри раздувались. А глаза лихорадочно блестели:

 — Ёпрст, ёклмн, эюя, блин! Сказал вставить в письмо то же, что мы писали в прошлый раз… А чего мы писали в прошлый раз?! — главный уставился на меня.
 — Понятия не имею…
 — А кто имеет?! Кто здесь имеет понятие, а?! Кто имеет?! Кто?!

И почти шепотом:

 — Принесла же нелегкая.

Уже через минуту все искали то, «что мы писали в прошлый раз». Причем все прилагали максимум усилий в своих поисках этого утраченного, не совсем понимая, что и где искать. Вернее, совсем не понимая, что и где искать. Но искали все же усердно.

Все давно разошлись по домам, коридоры завода погрузились в декабрьский мрак, и только мы трудились, не покладая рук. Наконец я у себя в компьютере нашел что-то, отдаленно напоминающее то, «что мы писали в прошлый раз». В имеющуюся болванку мы вставили кусок из найденного письма, максимально подходящий по смыслу, и снова распечатали письмо. Главный перекрестился, хотя до сегодняшнего дня был атеистом, вздохнул, как перед прыжком в прорубь, выдохнул: «Не поминайте лихом!» — и исчез за дверью.

Я взглянул на коллег. Лица их были, как у мертвецов. Чувство вины в виде капелек пота проступало на серых лбах и щеках. Жизнь, похоже, постепенно их покидала.

Через минуту снова хлопнула дверь и в кабинет уже неторопливо вошел главный.

 — Назвал меня идиотом и спросил, зачем мы вставили то, что писали в прошлый раз… — взгляд его растерянно обратился к небу. Вернее, к серому, в мелких трещинках потолку. — И сказал, что надо быть полным идиотом, чтобы так обращаться к самому министру.

Все кинулись к письму, удалили то, что пять минут тому с таким трудом вставили. А вот с обращением к министру вышла заминка. Дело в том, что в том же предложении, через запятую, было записано «Президента Х…». Рука начальника планового, было взявшаяся в свете мудрых последних решений править текст, хотела было вычеркнуть и президента, но дрогнула, обмякла, и тихий голос запуганного начальника прошамкал:

 — А потом не скажут, что я президента зачеркнул… ну, как в тридцать седьмом?
 — Кто его знает, — «ободрил» его главный технолог, седой дядька с вечно встревоженным взглядом.

Все бросились ломать голову, как в письме «обогнуть» «Президента Х…» и вместе с тем сделать обращение к министру еще более уважительным. Обогнуть «Президента» не получалось. Так или иначе все упиралось в него. В пылу ломания голов и на пике отчаяния все вдруг услышали, как за дверью кабинета главного хлопнула другая дверь, послышалось недовольное бурчание и потом удаляющиеся шаги.

Главный, как школьник, с нетерпением ожидающий звонка, выглянул в коридор, снова втянулся назад и, заговорщицки обернувшись, прошептал: «Ушел, блин».

Все оживились, засобирались домой. Жизнь потихоньку возвращалась в каждого. Лица приобретали кое-какой румянец, а члены гибкость.

Главный посмотрел на меня. Потом взглянул на часы. И снова на меня:

 — Письмо придется тебе завтра утром дописать. Сам знаешь, как.
 — К которому часу?
 — Ну, когда директор будет. А быть он может уже с самого утра — кто знает?
 — Мне что, ночью его сочинять?
 — Нет, ночью не надо. Но прийти на работу на полчаса раньше придется.

Все, казалось, согласились со сказанным. Давали мне ценные советы. Повторяли их. И снова повторяли, так что я запомнил их наизусть. После чего, с постепенно рассеивающейся тревогой, все разошлись по домам. Разошлись, оставив меня недоумевать тому, что и как я должен был завтра делать.

На следующий день, придя на работу, я первым делом кинулся дописывать наше послание. Я то менял первый абзац, то дописывал что-то в последний. Ко мне по очереди приходили то главный, то начальник планового, и все с ценными советами, как закончить письмо.

Наконец послание было завершено. Главный взял его в обе руки и с обреченным видом человека, несущего собственный смертный приговор, почти смело вступил в просторный кабинет директора. А уже через минуту появился в дверях, пожал перед нами, выстроившимися в шеренгу, понурыми покатыми плечами и недоуменно прошамкал:

 — Сказал, что нам чё, нечем заняться, как писать какие-то письма? И вжик, швырнул его в корзину…

Все облегченно выдохнули и с чувством выполненного долга побрели по своим местам.