Как вырезать хорошее удилище из лещины? Дела давно минувших дней...

Ведь лещина — не только ценный, высокопитательный и легкоусвояемый орех. Это же… Лучшие в мире удилища! Ну, во всяком случае, были лучшими в те далёкие времена, когда мир ещё не знал пластика, а бамбук был достоянием немногих городских выпендрёжников.

Уж сколько тех удилищ вырезалось… Каждый год. А когда — и не по разу за весеннее-летний рыбацкий сезон.

Первым делом надо хорошенько пошебуршать по кустам лещины. Провести тщательную ревизию — что и где подойдёт под удилище. Чтобы потом повалить понравившийся ствол, орудуя, как можно ближе к самым корням, ножом или привезённой с собой дедовой ножовкой («Ты ж смотри, не потеряй, не забудь в логу!»). И так — первое, второе, третье потенциальное удилище…

Как накопится их с пяток, там же, не выходя из подлеска, сложить их вместе и, плотно зажав одной рукой под мышкой, а второй придерживая за прикорневую часть — поволочь… Поволо-очь вниз, в лог, орудуя сзади, как большой, плотной метёлкой, распушенными кронами, теряющими, по мере продвижения вниз, часть листьев и обламывающихся веточек.

Спустился сам, переместил свой драгоценный груз — можно и передохнуть. Поваляться в густой траве, перекинуться с друзьями-приятелями парой анекдотов, про ушлого Петьку и такого простодушного Василь Иваныча:

 — Петь. А, Петь…
 — Шо, Василь Ваныч?
 — Слушай, а земляника ползает?
 — Да ты шо, Василь Ваныч, белены объелся? Или самогонки перепил? С какого такого перепугу земляника, да вдруг поползёт?
 — Ну, в Бога душу и Анкин пулемёт! Опять вчера божьих коровок объелся…

И взорваться дружным смехом ещё до того, как рассказчик закончит:

 — Ха-ха-ха… Божьих? Тю-юю, дурный. А якый я вчора в клуби чув… Слухай, хлопци.

Ну, раз пошел такой разговор, то как тут без перекура? И кто-то уже достаёт из велосипедного бардачка припрятанную от строгого взрослого глаза батьки или матери пачку «Охотничьих» и спички. Чтобы первая — тут же пошла по рукам и, когда она там дойдёт до последнего, — хозяин папирос уже чиркнул по сернистому, коричневому боку спичечного коробка, держит сложенные лодочкой ладошки, пряча в них мерцающий, покачивающийся от незнамо откуда появившегося ветерка огонёк:

 — Прикуривай, братва.

И по очереди, склоненными головами, с уже зажатыми в зубах папиросными гильзами — к тому огоньку.

 — Куда? Куда?.. Третий — не прикуривает!

Но за лёгким трёпом и приближающим к пока ещё неведомой взрослой жизни перекуром никак нельзя забывать об основном — о том, ради чего, собственно, и приехали.

 — Всё, встали, пацаны. Давай дальше.

А что дальше? Берёшь каждый вытащенный из подлеска ствол и — вперёд, постепенно продвигаясь вдоль него, ножом очищаешь лещину от боковых ветвей и листьев. Вот, готово. Только удилище ли это? Как в руке? Не тяжелое? Ну, на это можно сделать и какую скидку. Через пару-тройку дней ствол подсохнет, станет полегче. А вот насколько длинным получилось удилище? И прямое ли? Если короткое или какая явная кривулина — откидывай в сторону. Нет, не годится.

Вот по итогу и получается, что из того, что уже срезал-спилил и очистил, хорошо, если пара стволов подходит под строгий рыбацкий стандарт. А то и вообще — одно-единственное.

Но… Что сделаешь? Да ничего. Нож или ножовку в зубы и — наверх, в подлесок, чтобы снова шерудить по уже другим кустам лещины, но с прежней строгостью — «годится — нет».

И так — пару-тройку раз. До тех пор, пока в логу не будет лежать очищенное, лёгкое — по руке, ровное, нужной длины — то количество, которое и требовалось.

Ну, а как не успел, то — чисто твои проблемы. Раз народ начинает загодя приготовленной бечевой или шпагатом привязывать вырезанные удилища к велосипедной раме… Всё. Сворачивайся. И тебе надо делать то же самое.

Аккуратно, чтобы комли удилищ не выступали сильно за переднее колесо, а вершинки — не волочились по земле. И — крепко. А то ещё развяжется от тряски бечевка и вывалится всё твоё богатство прямо на дорогу. Хорошо, ничего не сломается. Но даже если и в целости сохранишь груз, то мало радости возиться, заново приторачивая удилища к раме и спиной чувствуя нетерпеливые взгляды всей честной компании.

 — Давай, дава-а-ай… Быстрее! Ещё ж, как и договаривались, у моста надо тормознуть, искупаться.

А там — глядишь, и вечер.

Подъезжаешь к дому, солнце почти спустилось к Шмаренскому бугру, чья вершина и прилегающая к нему полоска небосклона уже окрасились в светло-розовое. От угадываемой по лёгкой, волнами накатывающей свежести, но пока невидимой речки важно и степенно, тихонько переговариваясь между собой, идут гуси. А то вдруг найдёт на них что, закричат, закричат своё традиционное «га-га-га», замашут крыльями, побегут стремительно вперёд, стараясь взлететь, подгоняемые смутными воспоминаниями о дикой вольнице и тех шведских гусях, что когда-то летали в Лапландию…

Только запала этого хватает ненадолго. Метров на двадцать. От силы — на полсотни. И снова — идут степенно и важно, негромко пересказывая друг другу на своём непонятном гусином языке накопившиеся за день новости.

Стадо уже вернулось с дневной пастьбы и потихоньку разбредается по дворам.

Какая бурёнка сама, а какая — ненавязчиво и ласково подгоняемая свежевыломаной хворостиной в направлении дома кем-то из мелочи или самой хозяйкой. И без того этот неспешный процесс время от времени прерывается на то, чтобы какое из животных остановилось и, подняв лобастую рогатую морду к небу, выдало басистое и протяжное:

 — Му-у-уу… Пришла-а. Молока мно-о-ого.

Вот и пролетел день. Сегодня — уже не успеть. Завтра. Леска, крючки, грузила, поплавки… Всё, всё — завтра. С самого утра.