Афганские истории. Как разведка генерала материла?

Хотя орден, конечно, хорошая штука. Ну, хотя бы как память о том, что когда-то было. Но вот чего-чего, а орденов у меня нет. Памяти, так той — хватает. А орденов… Увы!

Комсорга батальона, Серегу Савченко, представили к ордену Славы 3-й степени за то, что вытащил меня из горящего бэтээра. Хотя его там и близко не было, а вылез я сам. Но тут хотя бы вызвали к замначальника ММГ по оперативной работе (наш взвод у него в подчинении был) и тот спросил: «Вот, мол, есть такое мнение, наградить сержанта такого-то за то-то. Вы — на Вы, представляешь?! — не возражаете?» И как я, боец-срочник, мог тогда возразить отцу-командиру? А «ата-та» по голой попе не желаете? Или две жмени патефонных иголок на ведро скипидара? Чтобы потом клизму — в то же самое место, по которому до этого уже «ата-та».

«Нет, вы посмотрите, каков молодец! Лучше, мол, ему его орден отдайте. Так накрылся… Накрылся твой орден медным тазом. Летай, боец, фанеркой над крышами Парижу. Того самого, которого не видел и теперь уже ясно — не увидишь никогда. Нечего генералов по их генеральской маме крыть. Тем более, если в глаза и долго. Ты же минут пять — не меньше! — этим безобразием занимался. А генералы, они такие. Нежные, чувствительные и обидчивые. Прямо до слез».

Конечно, что тут говорить — виноват. Нельзя так нетактично в отношении генералов. Только это сейчас, задним умом понимаешь. И в мирной обстановке. А тогда-то… Совсем другая обстановка была в Афганистане.

…Мы тот чёртов кишлак днём проходили. И видно было — мутный он. Вечером встали, выставили посты охранения, только по первой кружке бражки пропустили… Как раз у Андрюхи, нашего наводчика, день рождения был. Третьего мая. Только по кружке пропустили — рация запиликала. Боевой приказ — возвращаемся обратно, и маршрут — через Акчи. Трындец. Мы просто… Ну, как бы это помягче?! Пришли в большое недоумение, сопровождаемое некоторым возбуждением в усиленной форме и повышенным словоизвержением. Последнее, в основном, ненормативной лексикой.

Как чуть отошли и обычные слова в лексиконе появились, мы по закрытому каналу в ответ: «Повторите приказ». Нам повторяют. Мы снова. Нам — опять. Мы третий раз, уже в открытый эфир: «Вы что там, с саксаула упали? Или верблюжьей колючки объелись? Срочно — примите слабительное! И клизму, клизму. А лучше — две!» Ну, а нам взад: «Заткнитесь, не засоряйте эфир разной лебедой». Мы рацию выключили и пошли.

В кишлаке нас и подбили. Самое начало ночи было. И спасло нас только то, что хоть и май, но уже жарко и люки в бэтээре были открыты. Ну, а ещё матрасы мы с собою возили. Конечно, не положено. И лишнего имущества солдату — не надо. Не надо! Так за матрасы, то — не мы. Старлей наш любил говорить: «Берегите своего командира, пацаны. У него — ревматизьма. Ему на броне спать никак низ-зя». Мы его и берегли. Заодно уж и себя. У нас, правда, ревматизма не было. Но на матрасе — всё приятней, чем на голой броне.

Вот эти матрасы нас и спасли. Приняли на себя часть кумулятивного заряда. Часть, благодаря открытым люкам, ушла за пределы коробочки. Но всё-таки давление внутри было. И огонь. Поэтому, когда я через нижний люк выбрался, кожи на кистях рук, до того, что ещё от гимнастерки осталось, не было. Она как чулок слезла, когда я ползти попробовал. Поэтому дальше пришлось подтягиваясь, на локтях. Страшно было. Что сейчас и мясо с костей, как кожа, слезет. И лицо тоже обожжено. Всё черное, как головешка. Только глаза живые.

Выполз, а тут Вовка Неверов, гранатометчик. А мне страшно так. Рук, думаю, уже нет. Так, анатомический альбом вместо них. И нога правая не сгибается. Я и не чувствую её почти. Кумулятивный заряд как раз справа от меня прошёл. Между мною и командиром. Дурная привычка ноги под себя поджимать спасла. А так оторвало бы её вообще, напрочь. Тогда бы точно — не выбраться из бэтээра. А так хоть и не сгибается, но вроде как при мне, волочится, цепляет какие-то камушки. Мешает ползти.

И в плен не хочу. Ну, и говорю Вовке: «Добей, Хакас». А он, чувствую, типа успокоить меня собирается. Мол, не кипешуй, пучком всё. Щас подойдут наши. А тут — осветительная ракета. И он — увидел меня. До этого же — в темноте всё, я уже отполз от горящего бэтээра. Он увидел меня и… Заплакал. Натурально заплакал, ей-бо, не вру. Плачет тихо, почти беззвучно, только слёзы, оставляя за собой грязные дорожки, по лицу бегут и, срываясь с подбородка вниз, падают в коричневую афганскую придорожную пыль. Плачет Хакас и шепчет так, чтобы мне слышно было: «Нечем… Добить, мол, тебя нечем. Патронов больше нет. Не отбиться, Санёк»…

В самом начале ночи нас подбили. А в вертушки грузили уже утром. Рассвело, но ещё не жарко. Лежим мы, ждем борт и тут подходит какой-то мужик, видно, что офицер. Подходит и спрашивает: «Что для вас, пацаны, сделать можно?»

«Что, что»… Я и не выдержал:

«Да ни черта не сделать. Поздно боржоми пить. Вчера надо было. Вы что, обкумаренные все были, ни хрена не понимали?! Да мы ещё до того, как движок запустили, знали, что на засаду идём. Какого? Какого?! Ночью. В кишлак! Где из-за каждого дувала кумулятивный заряд прилететь может. Стратеги, по офицерским погонам бабулиным коромыслом вас всех. Крысы штабные!»

И выдал ему. И по маме, и по папе его. Минут на пять. Без перерывов на обед и ужин.

Потом, как с госпиталя вернулся, спросил начальника опергруппы про орден. Ну, он и выдал… Тоже без перерывов на обед и ужин. Выдал про то, что меньше генералов матом крыть надо.

А я тогда и не знал, что он генерал. Хотя тогда всё равно было. Мы ещё от боя не отошли. Ну, и вкололи мне, конечно. Ударную дозу. Поэтому, наверное, ничего почти и не болело. Пока не болело. Только пить хотелось. И ещё кое-чего. Вот это, последнее, меня нынче и утешает немного. У меня же обе руки забинтованы и почему-то к телу привязаны. К груди. Прямо, как у покойника. Тьфу-тьфу!

Бой-то в начале ночи был, а этот генерал уже после рассвета нарисовался. Со своим «что сделать». Что, что… Да ссать хочется. Очень хочется. Зверски просто! Пузырь мочевой вот-вот разорвется. Но… Не в брюки же?! Хоть от них одни лохмотья и остались. И то, только в отдельных местах. Но гульфик и всё, что рядом, как ни странно, уцелело. Поэтому я отматерил этого, как потом оказалось, генерала и говорю ему. Мягко так, ласково и предельно вежливо: «А если помочь, так ссать охота. МОчи уже никакой нет. Вот и помоги».

Он и помог. Поднял, отвёл в сторонку. Клапан расстегнул, вытащил моё «хозяйство» и держал его, пока я орошал мочевиной святую для каждого моджахеда афганскую землю…

А потом вертушки пришли… Вот такие дела. Никто не верил, что отобьемся. А что выживем — и подавно. Ничего, братишка. Выжили. И живём. Может, не так, как кому-то хотелось бы. Но лично меня — устраивает. Даже за орден уже почти и не обидно.

Всё проходит. И за ночью обязательно наступает утро.

Продолжение следует…