Кузнечик дорогой... не должен никому? Часть 2

Принимала экзамен у нас пожилая преподавательница со снежно-белыми, чуть подсиненными волосами. Плечи у нее были такими узкими и покатыми, что современное платье казалось на ней нелепым. Гораздо лучше бы она смотрелась в старинном наряде с декольте и рукавами-буфами, а белое облако волос только придавало ей воздушности.

Однако, несмотря на свою «неотмирасегойность», дама была драконом и гоняла нас по программе более чем усердно! Помню огромные тексты, что мы должны были заучивать наизусть. Пушкин, Лермонтов, Рылеев, Жуковский. Последний давался почему-то особенно трудно.

Ассистировал ей преподаватель по фамилии Даров. Пожалуй, единственный из профессорско-преподавательского состава, отличавшийся холеной внешностью. Сорок два года. Черные бархатные глаза под темными ресницами, белое лицо без румянца, прямой нос и чувственные красные губы. Начинающая полнеть фигура вполне респектабельного и уверенного в себе человека. Небольшая эспаньолка, черная с легкой проседью. Чернь с серебром.

Почему-то этот вторичный половой признак мужчины волновал нас, 19-летних. Эспаньолка, видимо, являлась предметом особых забот, и когда Даров на занятиях склонялся над чьим-нибудь столом, можно было явственно ощутить аромат духов от нее.

Вилена вышла отвечать. Говорила четко, не быстро и не медленно. Бесцветно. «Дракониха» молчала, изредка кивала подсиненным облаком волос, постукивала ручкой по зачетке. Вроде, была довольна.

По третьему вопросу требовалось продекламировать какое-то стихотворение Жуковского. Вилена скомкала листочек со своими ответами и сузила глаза.

— Я не буду это читать.

«Дракониха» от удивления даже ручку выронила.

— Почему? Объяснитесь. Вы что, не знаете этого стихотворения?

— Знаю, — спокойно ответила Вилена. — Мне оно не нравится. Я буду читать другое.

Это было настолько неожиданно, что у «Драконихи» приоткрылся рот. Даров взглянул на студентку заинтересованно. В аудитории повисла нехорошая тишина. Мы кляли строптивую девчонку и понимали, что сейчас у «Драконихи» испортится настроение. Ничего хорошего это не сулило. Экзамен только начался.

Не знаю, читала ли Вилена «Театр» Моэма, но повела она себя точь-в-точь по методе Джулии Лэмберт. «Если можешь, не делай паузы, но если взяла ее — тяни сколько можешь!«

Вилена тянула. Сузив глаза и сцепив руки, она глядела прямо перед собой. Не в глаза «Драконихи», но и не в стол. Взгляд уперся прямо в брошь на блузке преподавательницы. Та медленно багровела.

Положение спас Даров. Хорошо поставленным, прямо-таки актерским бархатным баритоном он произнес:

— Это любопытно, во всяком случае. Тамара Искандеровна, может быть, дадим девушке шанс? Ведь не каждый день попадаются такие экземпляры.

«Дракониха» поджала губы, кинула на Дарова выразительный взгляд — мол, поговорим потом — и кивнула.

— Читайте, — просипела она Вилене.

— Ломоносов, — объявила та негромко. — «Стихи, сочиненные по дороге в Петергоф».

— Но…, — слабо запротестовала «Дракониха». — Это же не 19-й век.

Тут Даров поклонился ей взглядом, и она замолчала.

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
И наслаждаешься медвяною росою.

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами царь;
Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,
Что видишь, всё твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.

Вилена читала мерно и волшебно. Душа рвалась к небесам. Мы забыли об экзамене и слушали, открыв рты. Время растворилось. «Дракониха» смотрела на Вилену не то с ужасом, не то с восхищением. Мамонт Ломоносов, прочно и уверенно забытый нами на втором курсе, как и вся тяжеловесная литература 18-го века, вдруг предстал живым, чувствующим и очень одиноким человеком.

На последней фразе голос ее дрогнул. Она не заплакала, но мы отчетливо услышали этот дрогнувший голос. Я была более стойкой чем сейчас, но отчего-то мне стало горько-тревожно. Будто что-то печальное и болезненное из моего будущего дотронулось до меня, еще не подозревающей и не предвидящей ничего, и я поняла, что где-то это стихи и обо мне, о том, что никогда мне не быть свободной и беззаботной. И всегда к этому стремиться. К внутреннему ощущению свободы как пространства. Простора. «Не должен никому»… Возможно ли это?..

— Браво! — взрезал тишину голос Дарова. Он обволакивал Вилену бархатом взгляда. — Вы учились где-нибудь декламации?

— В театральной студии при институте, — ответила она. Голос стал снова бесцветным. Перламутровые губки сомкнулись. Непроницаемость как щит.

Даров облизнул губы. «Кузнечик дорогой», — выдохнул он машинально. Инициативу перехватила «Дракониха».

— Вы меня поразили, Гацуева, — проскрипела она. — Учитывая ваш хороший ответ по другим вопросам и то, как вы прочли стихотворение, я поставлю вам «пять». Хотя вы, наверно, понимаете, что это с натяжкой. Вы выбиваетесь из правил, Гацуева. Благодарите Андрея Руслановича. Если бы не он… Ладно! Следующий! Кто готов?

По нашим рядам прокатился восхищенный и завистливый рокот. Получить «пять» у «Драконихи» было событием масштабного значения!

Вилена скользнула по Дарову неясным взглядом, молча кивнула-поклонилась. Вышла из аудитории, оставив после себя аромат ландыша и ванили. Свежесть и страсть…

Что произошло потом, нетрудно догадаться. Да, через какое-то время она сошлась с Даровым. Он ушел из семьи, от единственной горячо любимой дочери. Произошло это уже после того, как мы закончили институт. До этого они вели себя предельно осторожно. Я же говорю, она производила впечатление человека, твердо знающего, чего хочет от жизни и что может предложить ей сама. А предложить ей было много чего. Молодость, красота и наипаче всего — харизма.

Но Даров не был любовью. Он был трамплином. Грянула перестройка, наступили трудные времена. Каждый выживал как мог.

Даров к тому времени подходил к 50-ти. Некоторые в этом возрасте обзаводятся внуками. Но Даров дышал своим «кузнечиком дорогим».

Встретив на улице дочь, он переходил на другую сторону. Чтобы не встретиться взглядом, не поздороваться. Девочка училась тогда в 9-м классе. Жена Дарова оказалась гордой и интеллигентной. Выдранные волосы изменщика и разлучницы не летали по институтским коридорам. Она не приходила жаловаться к нему на работу. Хотя сам институт гудел как улей. Но Даров и «кузнечик дорогой» жили по правилу: «побрешут и перестанут».

Продолжение следует…