О чем могут рассказать старые фотографии? «Пароходики»

Терпение и труд! Последнее, естественно (ты меня знаешь!) в малой, совсем малой доле, а первого, надеюсь, тебе не занимать.

В общем, добрался-таки. И даже кое-что обнаружил. Узнаешь?! Ну?! Ну, Петрович, ты даешь! Если за того, что слева, так это — я. Ещё молодой, стройный. А если присмотреться и сосчитать всё, что видно, благодаря раскрытой на ширину приклада в радостной улыбке пасти, то, похоже, походы к стоматологу «на удаление» мне ещё предстоят. Может, поэтому и не узнаешь? Зубов и волос у меня нынче, конечно, поменьше… Зато веса — побольше!

Сам понимаешь — «закон сообщающихся сосудов». Если чего-то где-то убавилось, то чего-то другого и в ином месте должно прибавиться. Против физики не попрешь. Наука! Вспомни, как мы её когда-то сдавали.

А справа от меня — Нюх. Если забыл, Мишкой его звали. Я-то помню. Он — тоже с Коми. Земляк мой. Позади нас — водная гладь. Это — Финский залив. А на груди у Мишки, видишь, морской цейсовский бинокль? Нюх обычно мне его на хранение отдавал. Чтобы, как начнете гужеванить, сгоряча не продать: чё-нить да надо бы купить к длящемуся который день застолью. Не всё ж её, родимую, вприглядку да в занюх кушать?! От этих ваших застолий, кстати, и погоняло у него — Нюх — было соответствующее.

Бинокль этот, между прочим, трофейный. Если спросишь, откуда он у Мишки, отвечу — его дед закончил войну в Японии, вот оттуда и привез трофей. Мишке этот бинокль был дорог как память о деде, и он очень боялся продать его по пьяни. Поэтому и отдавал мне на хранение. И я обычно прятал бинокль под матрацем.

Почему именно в этом месте?! Ха, а вы пробовали меня поднять с кровати, когда полупьяненькие приходили искать тот бинокль? Пробовали? И как? Хоть раз подняли?! Ну, вот то-то!

Если спросишь, откуда в Японии цейсовский (немецкий!) бинокль, то я скажу так — да задолбал ты меня уже этими вопросами! Чё, институт, лекции по экономике лесной промышленности вспомнил, что вопросы задаешь один за другим?! Ты вообще как? Воспоминания слушать тут расселся?! Или вопросы задавать?

Сказать про расселся и вопросы, знамо дело, — скажу, но на вопросы твои идиотские, так и быть, отвечу. Бинокль тот — большой раритет. Потому как помнит тепло рук самогО… СамогО Рихарда Зорге! Их, бинокли эти, поставляли ему из Германии за то, чтобы он им сливал информацию о военном потенциале Японии. Но Рихарду они нужны были совсем для другого! Для того, чтобы, получив инфу о военном потенциале Японии, слить её…

Ну, допетрил?! Само собою — нашим! Для чего ему звание Героя, правда, уже потом и посмертно, присвоили?! Вот! То-то…

А среди японских военных моряков цейсовские бинокли, между прочим, были в большой цене! Да за них… За них они готовы были из родной мамы наварить токийской колбасы, а не то чтобы в дружеской беседе за чашечкой теплого саке рассказать приятному человеку о технических характеристиках того корабля, на котором служишь. Ну, и заодно — о всех военных новостях родной державы, на зависть этому немецкому придурку, которому неведом кодекс чести настоящего самурая. И про бусидо он, скорее всего, ничего не читал. Куда ему!

Но Япония — страна маленькая. И любой моряк знает не только всех моряков, но и почти всех пехотных. Либо через дядю, либо через брата мужа сестры, либо просто как-то вместе обмывали очередные звездочки (или лычки) в баре «Под цветущей сакурой» или в ресторане «Под Фудзиямой и ещё ямее».

Но когда эти бинокли распространились достаточно широко… А Рихард-то собирал сведения о военных потенциалах не год, не два и бинокли презентовал куче японских офицеров! И вот те офицеры, у которых биноклей не было, стали точить зуб на тех, у кого были. На флоте пошли разброд и шатания. На отдельных кораблях дело чуть ли не до драки доходило.

Ну, в дело и вмешалась военная контрразведка. Зорге арестовали. А потом и расстреляли. И объяснили всем офицерам: всё, мол, хайки лоппу. Нет, мол, больше биноклей. И не будет. Рихард, мол, приказал долго жить. А цейсовские бинокли только у него (!) были. Теперь всё. Нет и больше не будет. Ну, разброд и шатания и прекратились. А бинокли остались. У тех, кто успел.

И у одного из таких, который когда-то успел, дедок-то Мишкин этот бинокль и отобрал. Как военный трофей. И привез его в родную Коми. Но у нас-то морей нет. Вот и валялся бинокль без дела. А тут Мишка в лесопилку поступил. А у нас, можно сказать, Балтика — под боком. Вот он и привез его.

И как Нюх временами вырастал из коротких штанишек ваших самодеятельных попоек, он приходил ко мне, я доставал бинокль из-под матраца, мы с ним шли на Ланскую, садились в электричку и ехали на Финский залив. И там играли в «Пароходики».

Мишка был капитаном: шел по берегу первым, время от времени подносил бинокль к глазам и осматривал морские просторы. А я был гудком и шел за ним. Тоже по берегу. В воду, видишь на фото — сапог у нас нет, мы не лезли. Да и вода, как правило, была холодная.

В общем, шли мы, Мишка смотрел в бинокль и, если видел на горизонте дымок, начинал орать в голос:

«Куда?! Куда прешь, придурок! Через бабулино коромысло! Ты где свой патент судоводителя получал?! Да ты не получал его. Ты его, нафигсон, купил! Дубина безмозглая! Козлятина вонючая! Кто? Кто так расходится?! Левыми, левыми бортами надо! Гудок: три коротких и один длинный этому придурку!»

И я гудел: «У-у! У-у! У-у! У-УУУУУУ!»

Вот так мы ходили, ходили… Мишка ругался, а я дудел. Ходили, ругались, дудели, пока не уставали и не становились очень зер хунгриг. Тогда мы шли в Репино, заваливали в кафе «Под дубом», и Нюх заказывал себе бутылку ситро, а мне чай с эклерами. Мы сидели, пили свои напитки и Мишка продолжал в голос ругать этих офигевших по самый румпель судоводителей, которые свои патенты все напрочь понапокупали просто так, без всякой сдачи экзаменов. Потому как не знать, что расходиться надо левыми бортами…

Это вообще! Ни в какие ворота. Даже шлюзовые. Якорь и сломанная в прошлом рейсе бом-брам-стенга им в ихнюю позорную глотку.

А посетители кафе сразу вжимали головы в плечи, сидели — как мышки! — тихо-тихо и, время от времени поднимая свой взор к закопченным потолочным балкам, с неподдельным восхищением лопотали по-своему: «Рашен мариманен… Зер гроссе рашен мариманен!»