Как становятся донорами?

«Прямо как кот на теплой завалинке, — подумал он про себя. — Ляпота-аа… После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается…».

Нет, поспать сейчас явно не удастся. Из раскрытой двери барака доносилось погрюкивание время от времени переставляемого с места на место ведра. Там мыл полы и что-то в голос бубнил — явно не только для себя — не на шутку расходившийся в своем хозяйственном рвении Витька. Леха прислушался.

— Ну, вот на кой нам этот город?! Сейчас закончим приборочку, сходим в поселок. Затаримся винчишком. Вечером пригласим девчонок… И отметим праздник. Как полагается! Вон, лесхоз… В отличие от нас, весь поток здесь остался. Слышишь, как гуляют? А вечером, девчонки говорят, танцы у них должны быть. Ну, и мы подвалим. Соседи, как-никак. Можно сказать, на одном поле работаем. Одно дело делаем. Помогаем совхозу в уборке.

— Да что-то и не слышно их, Вить, — повернувшись в сторону двери, кинул, чуть повысив голос, чтобы его услышали, Леха. — До обеда — да, носились от барака к бараку, от них — к сушилке. То по одному, то по двое, то небольшой компашкой. Слышен был от бараков какой-то шум. Вроде бы даже как и пели…

— А чего не петь? — бросил подошедший к дверному проему с отжатой половой тряпкой в руках Витька. — Мужики говорили, что они ещё вчера затарились. Солидно. И водкой, и вином. Закусь частично со столовкой договорились, взяли сухпаем и салатами, частично там же, в поселковом продуктовом что-то по мелочи докупили в довесок к бухлу. Нет, вот есть у людей масло в башке. Всё здесь, можно сказать, на природе. Смотри, какая сегодня погодка… Красота! Да сейчас не в бараках, а прямо вот тут, на лужайке, расстелить пару старых покрывал… Солнышко, травка ещё зеленая, мяконькая… Да в эту травку какую подружку завалить… А в городе что? И какого наши почти все туда ломанули?! Вот, только нас с тобою за дежурных оставили…

— Да постой ты, Вить. Не бухти. Из лесхозовского угла лагеря часа полтора, как ни черта не слышно. На обед уходили, вроде шумело там у них потихоньку, обещало к вечеру раскочегариться на полную, а сейчас… Что-то тихо. Не спать же они с обеда завалились? Как-то подозрительно мне всё это…

— А что думать-гадать? Вон, смотри — Кира с их стороны лагеря чешет, аж спотыкается. И руками чего-то машет. А чего махать?.. Мы тут, оба двое. Убегать не собираемся. Да и куда?

* * *

— Ой, мужики… Тут такое! Беда, одним словом, — даже не отдышавшись и не добежав шагов десять до крыльца, выпалила Кира, переходя с бега на шаг.

— Да не тарахти ты. Давай, с толком и расстановкой. Что там, на лесхозе, случилось?

Отбросив в сторону недокуренную папиросу, Леха рывком поднялся со ступенек. За его спиной, в проеме входной двери, вопросительно подняв брови с выжиданием смотрел на Киру Витька.

Из того, что в течение нескольких минут она, буквально на одном дыхании, вывалила на парней, складывалась следующая картинка.

В лесхозовских бараках праздник начали отмечать с самого утра. В основном были только свои. Так, пара наших девчонок, что не уехала с основной массой в город. Местных, что изъявили присоединиться к этому празднику жизни, вежливо, тактично, но твердо отшили.

Большая часть народа расположилась в бараках. Но те, кто постарше, пацаны из уже отслуживших, которых с легкой руки их деканата сразу же по приезду в совхоз назначили небольшими начальниками — бригадирами, учетчиками, старостами, решили праздновать отдельно и, прихватив с собою девчонок, бухло, закусь и старенький бобинный магнитофон, переместились в сушилку, что стояла чуть в стороне от бараков.

Через какое-то время выпивка (прав был кто-то из мудрых, заметивших, что сидя не напьешься) закончилась. Они и послали гонца в барак пополнить запасы. Тот — руки в ноги: щас, мол, я — быстро. Смотрите, всё тут не сожрите без меня. Я — только бухло. Руки-то — две. Если за жрачкой, кого другого давайте в подмогу. Ему и ответили, чтобы за закусь не переживал. Хватит её, мол. Ну, он и усвистал.

А мужики магнитофон включили. Танцы, там, шманцы, прижиманцы. Один танец, другой. Народ увлекся как-то и на время за гонца-то и забыл. Но потом самые нетерпеливые возмущаться начали: где, мол, охломон этот? Только за смертью его посылать. Им и ответили резонно: да что, типа, волну гоните? Небось, тормознули его пацаны в бараке. Штрафную, скорее всего, налили, чтобы старших-то на вшивость проверить. Вот он там и сидит, за всех нас марку держит. Так тогда выручать его надо!

Надо, так надо. Магнитофон выключили и всей толпой — на выход из сушилки. Да только и выйти-то толком не успели. Девчонки, что первыми выскочили, как начали визжать… Мужики разом и протрезвели. Хотя с чего и трезветь?.. Выпито было на один занюх.

Девок быстренько отодвинули в сторону, а там гонец… Лежит. Прямо у порога. А под ним уже лужа крови натекла.

— Он только вышел, а тут его местные, — отдышавшись, а потому, наверное, начиная всхлипывать, продолжила Кира, — заточкой. Из отвертки её сделали. Куда-то в бок ударили. Он сразу же и упал. А местные, не торопясь, почапали себе в поселок. Участкового вызвали, так он сразу понял, — кто. Троих тут же задержал. Уже известно, кто его заточкой. А лесхозовского — в район, на скорой. Вы, видно, в столовке как раз были, не слышали.

Только рана-то… Серьезная. И крови он много потерял. А в больнице её нет. Доноры нужны на прямое переливание крови. У вас какая группа? Третья нужна. Если не знаете, — ничего. В больнице определят.

Сейчас автобус первую партию доноров с лесхоза увез. Скоро совхозный ПАЗик подойдет. Собирайтесь. Ещё кто-то в бараке есть?

В больнице привычно пахло какими-то лекарствами, слабеньким раствором хлорки и чуть-чуть — новым линолеумом. Группу крови и правда определили быстро. Изо всех, кто приехал на совхозной машине, третья оказалась только у Лехи и ещё у одной незнакомой рыжей девчонки с лесхоза.

Так что уже через полчаса он лежал на высокой каталке с воткнутой в вену иглой, через которую в прозрачную пластиковую трубочку частыми толчками уходила его кровь и так же, толчками, шла дальше. Туда, вниз и правее, где на кушетке лежал пострадавший лесхозовец. Он, похоже, был без сознания. Лежал молча, не шевелился. На бледном лице, особенно на носу и щеках, ближе к глазам, ярко проступили частые веснушки.

В процедурной было тихо. «Прямо, как в мертвецкой», — подумал было про себя Леха, но тут же отогнал от себя эту мрачную мысль. Может, чтобы как-то поддержать его, с улицы раз, потом другой, постучала в окошко ветка клена с уже багряно-желтыми, но ещё не облетевшими листьями. Леха её не видел, окно было сзади, а повернуть голову он боялся. Медсестра, уложившая его на каталку, после того, как смазала внутренний локтевой сгиб остро пахнущей спиртом ваткой и воткнула в вену иглу, сказала, чтобы лежал тихо, расслабился и думал о чем-то хорошем.

Поэтому Леха лежал, как сказали, тихо и не шевелился. Но по соседству с ним, рядом с каталкой, на линолеуме уютно расположился неровный параллелограмм светлого пятна, что бросило на пол процедурной солнышко, с беспечным любопытством заглядывавшее через окно к ним в помещение.

Время от времени по этому пятну туда-сюда пробегала неровная тень, а сзади слышался мягкий, но настойчивый стук дерева по стеклу. «Клен», — догадался Леха, и понять это было несложно. Яркие деревья в праздничном осеннем наряде с красивыми резными листьями были, наверное, самым первым, что бросилось ему в глаза, когда они только подъехали в больнице.

«Ладно, хорош! — сам себе скомандовал Леха. — Сказано же — думать о хорошем! Только о чем? Может, о празднике? Вчера, после работы, было небольшое торжество. Декан приехал. Говорил, что они выбрали хорошую профессию, хвалил за ударную работу на уборке урожая, а Кире и её бригаде даже грамоту вручил… Нет это что-то не то. Может, и хорошее, но как-то не очень. Вон оно как вышло. Должен был быть День работника леса, а, похоже, что из-за этих местных уродов он превратился в День донора.

Чего тут хорошего? А надо — о хорошем думать! Наверное, вместе с кровью туда, к этому парню на кушетке, идет и моё настроение. И если оно хорошее, у него больше шансов выжить. И я этого хочу. Очень. Держись, курилка! Что мы тут всей толпой — зря что ли!

Стоп. Это тоже что-то не то. О хорошем, о хорошем думать. Он должен выжить! А если он выживет, то, получается, в нем и моя кровь будет? И тогда что? Он станет моим кровяным братом? Молочные братья ведь бывают? Значит, и кровяные есть. А если братья, так мы тогда вместе должны. А что?! На зимних каникулах можно ко мне. А на летних — к нему. Интересно, а рядом с их поселком… Он вроде откуда-то с Южного Урала?.. У них рядом с поселком есть что-то? Озеро там. Или речка. Может, на рыбалку?.."

Но мысли в Лехиной голове ворочались всё медленнее и медленнее. Хотелось спать.

Дня через три, когда после работы отнесли мокрые ватники и портянки в сушилку, а сами расположились в теплом, с обеда протопленном дежурными бараке, приготовившись слушать нескончаемую историю Леньки Бурова о том, как они ещё в школе ездили в Узбекистан и как их кормили: «Лагман… Пацаны… Вот такой вкусный!» — в комнату без стука тихо вошла Кира.

— Мужики… Тот… Парнишка с лесхоза. Умер вчера. Завтра прилетает его отец. Забрать гроб с телом, чтобы дома похоронить. Он у них с женой — единственный. Был. Там лесхозники скинулись, собрали четыреста рублей. Давайте и мы, кто сколько может…

Народ зашевелился, стал шарить по карманам. Кто-то, спрыгнув с коек второго яруса, полез в тумбочку. На стол начали падать разноцветными, слегка мятыми листьями трешки, пятерки. Изредка — десятки.