Рыбалка не удалась. А жизнь?

Вечерело. Закат был настолько красив, что Макарыч поневоле поднял глаза, и в них промелькнула какая-то неизбывная тоска. Это были глаза одинокого человека. Макарыч сидел на берегу в кирзовых сапогах, штормовке и шляпе с москитной сеткой на лице. Последнюю ему когда-то подарил сосед, но было это так давно, что сейчас уже возможно было вспомнить, по какому поводу был сделан этот подарок. Может быть, и просто так…

Меж тем солнце одним краем уткнулось в серо-голубые перистые облака, по краю которых прошлась полоска жёлтого вечернего света, а другим отбрасывало закатные лучи. Несмотря на то что лучи эти были последними, они пока оставались ещё достаточно яркими.

Вдруг поплавок, который долго бездействовал, задёргался и запрыгал. Макарыч машинально дёрнул удочку, и над поверхностью воды блеснула небольшая плотвичка. Макарыч аккуратно снял её с крючка и, придерживая, чтобы рыба не выскользнула из рук, пустил в ведро с водой. Плотва, или, как местные называли её, сорожка, оказавшаяся в маленьком пространстве, стала быстро-быстро перебирать плавниками и, вертясь на одном месте, принялась тыкаться в стенки ведра. А Макарыч меж тем, насадив на крючок червяка, опять забросил удочку в неподвижно стоящую воду.

Солнечный диск, который приобрёл к концу дня оранжево-малиновый цвет — и от этого выглядел, словно пришёл в этот мир из какой-то фантастической истории или сказки, — смотрел на землю с обещанием того, что завтрашний день ожидается ветреным. Но деревья пока стояли, словно солдаты на посту, и ни одним листочком не давали усомниться в том, что в ближайшее время ветру здесь полноправным хозяином пока что быть не получится.

Вода в озере, около которого сидел Макарыч, так и продолжала оставаться гладкой. Заходящее солнце отражалось в зеленовато-голубой воде, и Макарыч, любуясь на это отражение, вспоминал, как такой же закат был в тот вечер, когда он впервые поцеловал свою девушку Лену…

Тогда они, совсем ещё молодые, тоже вот так же любовались закатом, его необычным пламенеющим цветом и, словно завороженные, наблюдали за лучами, которые гасли один за другим, словно опускаясь на озёрную поверхность и пропадая в них. Планов никаких не строили, просто молча стояли, взявшись за руки, и души у обоих словно замирали от восхищения, когда они смотрели на эту дивную природную красоту.

Ах, как жаль, что Ленкины родители не разрешили выйти ей замуж за «неперспективного» на тот момент Леонида Макаровича! Подыскали мужа умного да образованного. Из города. Да ведь только «жизнь пройти — не поле перейти». Вот она, эта жизнь, и расставила всё по своим местам. Ума у Ленкиного мужа хватило не только для того, чтобы повышать квалификацию инженера на заводе, но ещё и для того, чтобы совершать регулярные визиты то к одной приглянувшейся ему особе, то к другой. Ленка, поговаривали, долго терпела выходки своего мужа, а потом вернулась с двумя дочками к родителям.

А Макарыч переехал в другую деревню. Выстроил себе дом, благо к тому моменту у него за плечами был уже строительный техникум, да два года института, но так в этом доме и остался бобылём. На отношениях с женщинами поставил крест, катаясь по стройкам необъятного на тот момент Союза. А как пришла пора, вышел на пенсию и вернулся в своё неухоженное холостяцкое жилище.

О Ленке к тому времени он совсем уже думать позабыл, словно и не было её никогда в его жизни, ставшей теперь однообразной. Да и зачем ему был кто-то нужен? Немудреные дела по дому, рыбалка да кот, который прибился к нему невесть откуда — вот и все дела.

Солнце, меж тем, совершенно спряталось за горизонт, и лишь только верхняя дуга его ещё потихонечку указывала местоположение дневного светила, словно напоминая о том, что скоро станет совсем темно, а вслед за темнотой на землю непременно спустится ночь. Самая настоящая ночь. С луной и звёздами, которые в деревне всегда видны лучше, чем в городе.

Макарыч начал собираться домой.

В ведёрке так и продолжала плескаться одна-единственная плотвичка. Собрав пожитки, Макарыч накрыл ведро дощечкой, которая служила ему своеобразной крышкой для ведра, и снова посмотрел на небо.

Дневное светило окончательно скрылось, и сумерки сгустились так быстро, что Макарыч шёл знакомой тропинкой, которая начала зарастать, хоть и торопясь, но скорее по привычке, выработанной годами хождения по известному маршруту.

С боков его задевали высокие кустики иван-чая, который рос здесь с незапамятных времён, да иногда прицеплялись к штанам шарики репейника. Но мужчина, не обращая на них внимания, всё шёл и шёл вперёд со своими удочками да ведром с небогатым уловом.

На потемневшем небе робко проступили первые звёздочки, которые снизу казались ясными серебристо-голубыми точками. Из-за облаков потихонечку выплыл месяц — молодой и такой тоненький, что скорее напоминал сточенный серп, только без ручки.

В вершинах деревьев тихонько начал ворчать ветер. «Не обманешь природу-матушку», — подумалось Макарычу, который вспомнил красный закат, суливший ветреную погоду.

«И жизнь тоже не обманешь», — грустно подумал он, подходя к дому.

Мужчина открыл калитку, постоял немного, глядя на неосвещённые окна, и, вздохнув, зашагал к крыльцу, половицы которого тотчас заскрипели под его тяжестью.

 — Не обманешь… — то ли горько, то ли задумчиво вздохнул ещё раз Макарыч и начал подниматься в сени.