«Иван Васильевич меняет профессию». 14. Удалось ли Л. Гайдаю обмануть советскую цензуру?

Само слово «поправки», особенно в случае, если они исходят не от коллег по цеху, а от бюрократов советского кино, вызывает у многих недовольство и, пожалуй, настоящий протест, особенно если речь идет о произведениях такого выдающегося мастера, как Леонид Гайдай. Нам почему-то кажется, что Гайдай в принципе не мог быть неправ, и все то, что он снял, непогрешимо и не может служить объектом критики.

Но давайте задумаемся, так ли это на самом деле? Как гласит известная поговорка, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. И если вспомнить последующие фильмы маэстро, такие, например, как «Спортлото-82» или «Опасно для жизни», то и самые пламенные поклонники творчества Леонида Иовича не могут не видеть того, насколько они далеки от совершенства.

Конечно, объективности ради, нельзя игнорировать и то обстоятельство, что существовала так называемая «самоцензура». Наивно было бы думать, что режиссеры в процессе съемок могли делать все, что им заблагорассудится, а уже потом свирепые цензоры указывали им на допущенные ошибки и безжалостно кромсали кадры ленты, вырезая все сколько-нибудь интересное, живое и острое.

Разумеется, сценаристы и режиссеры были, в своем большинстве, реалистами и понимали, какие сценарии, эпизоды и сцены имели шанс быть принятыми и выпущенными на широкий экран, а какие являлись заведомо непроходными. Как можно узнать из позднейших откровений кинорежиссеров, иногда они сами затевали хитрую, на грани провокаций игру: вставляли в картину сцены или фразы, которые, как они сами понимали, наверняка будут вырезаны цензорами, но взамен этого просили оставить какие-либо спорные эпизоды, которые считали важными для фильма.

Часто в качестве примера приводят хитрость, использованную Л. Гайдаем, который в финал картины «Бриллиантовая рука» вставил кадры ядерного взрыва и настаивал на том, чтобы эту сцену ни в коем случае не трогали. Получилось так, как он и хотел: взрыв, несмотря на все протесты (наигранные) режиссера убрали, однако в качестве компенсации позволили оставить другие, находившиеся под вопросом сцены (в частности, «полустриптиз» Светличной).

Честно говоря, у меня эта история вызывает удивление. Очевидно, что ядерный взрыв не имел ни малейшего отношения к содержанию ленты, и совершенно непонятно, почему чиновники купились на столь незамысловатый трюк. В любом случае Гайдай умел отстаивать свою человеческую и творческую позицию перед начальством и, в конечном итоге, что называется, «не нытьем, так катаньем», достаточно часто добивался своего.

В фильме «Бриллиантовая рука» звучит песня «Остров невезения», которую на борту круизного теплохода исполняет Андрей Миронов.

Весь покрытый зеленью, абсолютно весь,
Остров невезения в океане есть.
Там живут несчастные люди-дикари,
На лицо ужасные, добрые внутри.
Что они ни делают, не идут дела,
Видно, в понедельник их мама родила.
…Вроде не бездельники, и могли бы жить.
Им бы понедельники взять и отменить!

Оказалось, что некоторыми эта песня была воспринята как антисоветская — что называется, кто о чем, а… ну, продолжение вы знаете. Если предположить, что остров невезения, на котором живут несчастные люди-дикари — это СССР, то отсюда логически можно сделать вывод: чтобы помочь «на лицо ужасным, но добрым внутри» дикарям, следует устранить источник их бед — понедельники. Иными словами, убрать от руля КПСС.

Композитор Александр Зацепин писал:

Я не думаю, что Дербенёв умышленно писал антисоветский текст, нет. Это было просто… в генах, в крови, в воздухе ощущалось (!)… Написалось так — и всё. На худсовете, по-моему, Пырьев сказал: «Эта песня — вставной номер. Она тормозит действие, ее надо выбросить». Гайдай уперся и песню оставил. Другой бы режиссер согласился: раз приказали на худсовете, надо вырезать. А Гайдай как-то отстоял.

Впрочем, Гайдай был способен и на гибкость, и на компромиссы в тех случаях, когда понимал, что бодаться с начальством себе дороже. И для него не составляло особых проблем найти альтернативу не самой удачной или крамольной с точки зрения высоких инстанций сцене, которая оказывалась ничуть не хуже забракованной. Яков Костюковский, принимавший участие в создании сценариев нескольких фильмов Гайдая, говорил:

Гайдай не был ни диссидентом, ни шестидесятником. Просто это был очень талантливый мастер, который угадал то, что придет ему на смену… Он мог пойти на компромисс и в интересах съемочной группы. И никогда попусту не заводился, если требовалось что-то поправить. Он всегда помнил — если он скажет: «Только так, или фильм не выйдет», — то пострадает вся съемочная группа. В конце концов пострадал бы зритель, ради которого мы работали. При необходимости Гайдай мог что-то изменить. И делал это очень изобретательно.

Конечно, утверждать, что цензура в искусстве является благом, было бы по меньшей мере странно. И очевидно, что практически все творческие люди по самой своей природе выступают ее ярыми противниками.

«Цензура представляется бессмысленной в обществе, называющем себя цивилизованным», — говорил Милош Форман. Что же, с этим суждением создателя «оскароносной» ленты «Пролетая над гнездом кукушки» можно поспорить, потому что на самом деле цивилизация рождается, когда появляются законы и правила человеческого общежития, а любой закон — это в первую очередь установление ограничений.

Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя — так утверждал один знаменитый философ, социолог и экономист. Цензура, гласная или негласная, существовала не только в Советском Союзе, а практически везде и всегда. Мало кто знает, например, о принятом в 1930 году (булгаковское время) так называемом «Кодексе Хе́йса», оказавшем серьезное влияние на американскую киноиндустрию, и в первую очередь Голливуд.

Кодексом, среди прочего, запрещалась нагота на экранах (включая не только показ обнаженных артистов, но даже их силуэтов и теней), не допускалось использование обсценной лексики и высмеивание духовенства; в кинокартинах не рекомендовалось показывать сцены применения огнестрельного оружия, проявления жестокости, мятежи и восстания и даже — вы удивитесь — мужчину и женщину, лежащих в одной постели (вроде как в старых советских фильмах такие сцены никто не запрещал).

Студиям эти требования были чем-то вроде ножа у горла, однако они по ряду причин вынуждены были в целом все-таки соблюдать их. Отменен кодекс был только в 60-х годах, когда де-факто уже не действовал. Кстати, строгие американские цензоры пытались запретить прокат знаменитой комедии Билли Уайлдера «В джазе то́лько девушки» (Some Like It Hot).

«Иллюзия идеального государства без инакомыслия и секса рухнула в 1991 году. С выпуском на экраны прежде запрещенных фильмов и установлением запрета на цензуру стало ясно, что все эти годы власть усиленно скрывала от людей то, что они хотели смотреть, читать, осмыслять и обсуждать. Огромной популярностью пользовались картины, которые в СССР неизбежно признали бы аморальными, вредными или просто потому, что цензоры либо боялись, либо не понимали затронутых в них вопросов», — пишет В. Легойдо.

На самом деле многие из новых российских фильмов были бы признаны «низкокачественными» не столько потому, что они затрагивали запретные темы (хотя и это причина, конечно), а из-за того, что они по существу такими и были. После распада СССР все (ну, или почти все) ограничения были сняты, и деятели кино ударились, как это часто бывает, в другую крайность, пытаясь завлечь зрителей спекуляцией на ранее запретных темах: сексе, насилии, извращениях, показе жизни маргинальных слоев — преступников, проституток и наркоманов, высмеивании всего советского и восхвалении всего западного.

Впрочем, российский кинематограф достаточно быстро начал приходить в упадок, утратив изрядную долю госфинансирования и оказавшись не в состоянии, в отличие от старых советских фильмов, выдерживать конкуренцию с продукцией Голливуда.

Вопреки ожиданиям, мастера кино в условиях полной свободы и ограниченного бюджета так и не создали новых шедевров, несмотря на снятие всех и всяческих ограничений, о котором они так мечтали. Да и просто хорошие фильмы, вышедшие в постсоветский период, легко можно пересчитать по пальцам.

Время показало, что тема цензуры приобрела в общественном мнении явно непропорциональную значимость и, по сути, оказалась «перегретой». Что самое удивительное, выяснилось, что запреты и ограничения, налагаемые на творчество, тоже имели свою позитивную сторону. Наличие большого числа «запретных» и табуированных тем было для деятелей кино своего рода вызовом.

Прямое нарушение законов и норм грозило серьезными проблемами, и людям, которые вступали в конфликт с государством, могли закрыть дорогу в кино. Но люди искусства — народ изобретательный и творческий. И, не входя в открытое противостояние с властью, они выражали свои замыслы, идеи и чувства с помощью тех средств, которые представляло в их распоряжение само искусство, то есть образов, иносказаний, метафор, намеков и умолчаний, доброго юмора и злой иронии, сарказма и гротеска. Противопоставить этому цензорам было нечего, а искушенные зрители все понимали между строк и кадров. Причем иногда видели там намного больше, чем хотел сказать сам автор.

Фривольные, судя по всему, слова, сказанные Иваном Грозным на ушко Зинаиды, озвучь их Гайдай, так и остались бы простой скабрезностью, но зрителям было намного интереснее самим попробовать догадаться, «что это было». Пародия на Хрущева была смешна через несколько лет после смещения «кукурузника» с должности первого секретаря ЦК КПСС, но оставила бы равнодушными людей, выросших в другую эпоху.

Что называется, дорога ложка к обеду. В последнем фильме Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди» главарь мафии, он же Артист, роль которого исполнил актер Андрей Мягков, перевоплощается, если мне не изменяет память, в Ленина, Сталина и Хрущева. Это достаточно забавно, но явно уступает по уровню не имеющим политической окраски незамысловатым сценам из более ранних фильмов режиссера — например, превращению управдома Бунши в царя Ивана Грозного.

«Главным в запрещённых картинах были… новаторские приёмы подачи материала, яркие драматургические открытия, неординарные трактовки исторических персонажей — словом, то, что когда-то звалось формализмом и что не могло быть регрессом, а, напротив, — являлось попытками заглянуть за горизонт. Как развивался бы советский кинематограф, если запрещённые фильмы вышли бы в своё время, а не десятилетия спустя? Какими открытиями обогатился? Какие имена взошли бы на чернозёме лучших работ отечественного кино? А в том, что они были лучшими, выдающимися, — нет сомнений», — с пафосом пишет критик Владимир Лидский.

Что же, грустно сознавать, что зерна новых громких имен так и не взошли на благодатном черноземе альтернативного отечественного кино. Возможно, доля правоты в словах критика и есть, хотя, на мой взгляд, он говорит скорее об «авторском кино», явно не предназначенном для широкого зрителя. При том, что сами по себе «новаторские приемы» и попытки «заглянуть за горизонт» еще не являются сами по себе, без учета других факторов, показателем уровня творчества.

А главное, остается вопрос: почему после отмены цензуры и наступления в киноискусстве полной свободы целина так и осталась неподнятой, и практически никто из режиссеров, подававших надежды, и совершавших новаторские открытия, так и не сумел проявить себя — ни на родине, ни за рубежом, в том же Голливуде?

Окончание следует…