Радиотеатр Дмитрия Креминского. Откуда слышно?

Да, он прав. Он непоправимо прав, когда говорит, что аудио без видео, нет, всё же звук без изображения — заставляет усиленно работать фантазию. Так оно и есть. Мне, правда, всегда казалось, что это моя личная тайна. Что только я помню, как удивительно пропадали стены моей детской комнаты, когда на портативном «Рекордсе» звучали спектакли. Чуть позже — когда я, прильнув к приёмнику VEF (всегда хотелось сказать — ВаФ!) — через помехи ощущала помещение, и звук шагов, и доставание платка из нагрудного кармана. И только я до сих пор помню, с чем у меня ассоциировалось пятно на обоях детской — с каким эпизодом. И что было в тот момент, когда на потолке зажигалась тень окна соседей. Оказалось, что радиоспектакль — это не тайна. Это то настоящее, что есть, но его нет. Почему? Потому что странная это материя, звук чистой воды. Странная, удивительная и волшебная. Она ждёт своего часа за закрытым бархатным занавесом, и люстры холодны и без свечей ещё, а партер не пахнет духами. Потому что всё это есть, но его нет. Только звук. И странный рубеж: вот вы, именно вы, сюда заглядывающий, помните радиоспектакли своего детства?

Время идёт. То шаркает, то скачет. И вдруг оказывается, что среди вздохов о том, какие традиции мы растеряли и сколько удивительного позабыли… живут радиоспектакли. Живут на радио, живут на дисках, живут — как в детстве, когда «ну папа, ещё одну пластинку!»

Много книжек маленького принца

— Когда Вы осознали, что театр — это ваше?

 — Очень поздно.

— Ну, хорошо, давайте тогда так: кем хотели стать в детстве?

 — Я… никем не хотел стать в детстве. Задним числом о себе как о ребёнке могу сказать, что я был очень жадным до впечатлений — я всё впитывал, впитывал. Конечно, мне и в детстве этот вопрос задавали — кем ты хочешь стать? — наверное, что-то говорил, но я этого абсолютно не помню. Отец мой — театральный режиссёр, и годков так с шести-семи я был за кулисами и на репетициях. Многие спектакли помню, могу рассказать в деталях. Мне это дело очень нравилось, но о преемственности и семейных традициях я бы не говорил — потом многое изменилось, и было уже не до театра. А вообще, мой отец одно время был главным режиссёром в театре города Котлас Архангельской области. Знаете, он ведь одним из первых поставил «Прошлым летом в Чулимске», когда ещё даже в Москве не разрешали ставить Вампилова.

— А чем вы увлекались в детстве? На велике по лужам, самолётики…

 — Я был мальчик абсолютно книжный. Моя самая первая книжка лежит у меня до сих пор дома, это «Принц и нищий», которую мне подарили в первом классе. Что до этого читал — не помню, а вот эта книжка лежит, я её беру в руки, перелистываю, кладу на место… А дальше пошёл жор литературный, просто страшный жор. Он продолжался и в армии, когда в маленьком городке Балтийске под Калининградом в городской библиотеке можно было записаться на единственный в городе экземпляр «Мастера и Маргариты» (это был 1985-й год). И я записался, полгода ждал!

Щепотка яда в мутной воде

Что ни говорите, а биографии — штука интересная. Слушать о прошлом, представляя, что оно, вроде бы, было, но совершенно точно его уже нет, забывая неприятное и ставя шумный акцент на радостном, сравнивая — а чем я-то занималась в таком-то году? И как будто специально в комнате, в которой мы беседуем, раз в пятнадцать минут, натужно подражая Биг Бэну, низко и мягко отбивают такт беседе часы. Да-да, совершенно точно было. Хотя и это уже в прошлом…

 — Поздно я пришёл к театру. В 24 года я поступил в первый свой институт — Свердловский театральный — на актёрское отделение, причём заочное, поскольку все дневные сроки я давно уже проскочил — ну не думал я, что с театром свяжусь. В первом своём театре я вообще был монтировщиком — это тот, кто устанавливает декорации: это была моя первая театральная запись в трудовой книжке. Когда поступал — был актёром театра-студии, я уже отравился этим ядом…
А когда закончил Свердловский театральный, я понял, что актёрство — не совсем моё дело. Знаете, сначала, когда казалось, что моё, пропадал по 25 часов в сутки в театре; да и сейчас стараюсь пропадать, но уже в ином качестве. Итак, закончив, получил диплом, который был благополучно обмыт… но вдруг я понял, что школы так и не получил. Актёрство — это не моё, поскольку профессия сама по себе очень зависимая. К тому же, не нашлось режиссёра, который бы меня раскусил, расколол и раскрыл. Меня по психотипу и внешним данным всегда ставили на каких-то романтических принцев, а я острохарактерный — всю жизнь Меркуцио мечтал сыграть. И вот я приехал в Москву, поступил в Щукинское училище на режиссёрское отделение. В 1999 году благополучно закончил…

— Это уже цель была?

 — Это была конкретная цель. Интуитивно понимал, что что-то я в этом деле соображаю, но школы как системы знаний не имею. И судьба меня свела с моим мастером — народным артистом Александром Михайловичем Вилькиным. Мы дружны по сей день, теперь я его занимаю в своих радиоспектаклях. Я считаю, это просто счастливый случай — у меня ведь не было никаких представлений ни об этом училище, ни об этом человеке — ничего не было. Но вот, на третьем курсе он меня пригласил в собственный театр — я у него поработал, а дальше ушёл на вольные хлеба, и, поскольку всё это время я подрабатывал на радио в качестве ведущего…

Искренне ваш Дмитрий Креминский. Пока…

— А туда как занесло?

 — Ну, на театральную зарплату, как вы знаете, не проживёшь, тем более, в бюджетном театре. Любой учащийся и работающий в этой сфере человек имеет «халтуру» на стороне. Моё первое место работы было в московском ГУМе на второй линии — кружки с портретами делал. А потом нашёлся ночной клуб, куда меня позвали ди-джеем — я ведь музыкой увлекался, даже группа своя когда-то была.

Кстати, о том, что Дмитрий Креминский — музыкант, догадаться нетрудно. Дело даже не в стойком убеждении, что спектакли, которые вы слушаете, ставит режиссёр, бережно и сильно любящий музыку. Иногда во время своих вечерних эфиров Дмитрий не выдерживает, и рассказывает вам о том, где в прозвучавшей композиции были, скажем, флажолеты, и с увлечением объясняет, как он, гитарный флажолет, рождается…

 — С тех самых пор я работал на «Радио 7», тогда оно ещё называлось «Радио 7 на семи холмах» — одиннадцать лет на одном месте. Ведущий вечернего эфира. Цели продвигаться на этом поприще у меня никогда не было, поскольку занимался театром. А театром заниматься сложно, поскольку внутри коллектива жить мне, с моей свободолюбивой натурой, трудно, в бюджетном театре ещё более трудно… Знаете, недавно старое пересматривал с Фаиной Раневской. Фраза её вспомнилась: «из театра ушёл трепет». Театр стал производством.
Но он и был производством… Вот ты приносишь свой трепет, носишься с ним, а остальные его куда-нибудь засунут, или делают вид, что он есть, а его ведь нет! И когда меня перестало устраивать отсутствие трепета и цинизм, настолько зависимый от бюджетной организации или от спонсорства, от конъюнктуры …

— Что Вы называете сегодняшней конъюнктурой?

 — Смотрите, вот почему сейчас никто не поставит пьесу про Чечню, скажем? Не поставит?

— Не поставит.

 — А объяснят это просто и скучно — мол, публика сейчас не та, и нужно ей не то… Но ведь это ты владеешь умами публики, ты! Или вот один худрук мне говорил: «администрация от меня требует комедий». Прости, ты худрук, ты определяешь политику, дальнейшую жизнь театра на несколько сезонов вперёд! У нас в Москве, на мой взгляд, только Пётр Наумович Фоменко — единственный театральный философ, ну, может быть, Юрий Петрович Любимов в своём, им выбранном жанре. Они определяют перспективу. В других же театрах перспектива на сезон определяется — мы позовём вон того режиссёра, будем делать это… А чтобы развиваться, да создать студию, обучать, чтоб старики передавали опыт — такого нет. Знаете, я помню, как к нам привезли итальянский спектакль и объясняли что человек, который 25 лет играет Арлекина, передаёт эту роль сейчас молодому актёру — годами передаёт! Я помню рассказы о том, как Евгению Павловичу Леонову передавалась роль Лариосика от Михаила Михайловича Яншина. Нет, не подумайте, я всё это говорю не к тому, чтобы возвращаться к нафталину, но… Что-то прервалось, что-то категорически было отрезано, пока мы занимались переустройством страны — остановилось.
В общем, как видите, я со своими идеалистическими воззрениями не очень вписываюсь в современную театральную систему, а менять мне их тоже не хочется — вот я и увлёкся радиотеатром.