Художник Жан Антуан Ватто: «о красивом - с усмешкой, о веселом - с горечью, о печальном - с улыбкой»?

Юноша рано покинул родной город, чтобы искать счастья в Париже. Ватто не стремился к благополучию, даже признание не слишком его прельщало. Он хотел лишь работать так, как считал нужным, и полной свободы. Ватто понравилось писать актеров. На сцене театров и ярмарочных балаганов жизнь обретала остроту, в жестах комедиантов нет ничего лишнего, спектакль — словно сгусток жизни. Живописец оставался далек от политики, но безошибочно ощущал непрочность, смутность времени, когда так многое неясно и лишь тревога и неблагополучие несомненны. Ирония в его картинах — словно защита от беспокойства, в них больше печали, чем веселья.

Вот знаменитая картина «Равнодушный». Юноша в переливчатом, бледно-жемчужном костюме и алом плаще, замерев в грациозной неподвижности, готовится начать церемонный танец. Краски неярки, но в них торжественность чуть печального праздника. При первом взгляде на картину и беззаботный нарядный танцор, и задумчивый пейзаж кажутся невеселыми. Есть какая-то обездоленность в изящном кавалере, какая-то тревога в затихшем саду.

Контраст беззаботного сюжета со скрытой в красках и линиях грустью оказывается главным в картине. «В том, что пишет Ватто, нет счастливого единства: о красивом он говорит с усмешкой, о веселом — с горечью, о печальном — с улыбкой» — так говорили о нем современники.

Мир обольстительных красавиц и галантных кавалеров, что неторопливо прогуливаются меж стриженых кустарников, искусственных водопадов, кружатся в танце, ведут задумчиво-ироничные беседы, меланхолически глядят на закат, беззаботен, но и насторожен: нет ни уверенности в завтрашнем дне, ни открытой радости, ни глубокого горя, ни добра, ни зла, лишь миражи чувств, маскарад страстей. А какие костюмы — тончайшие, какие только можно вообразить оттенки: бледно-коралловые, золотистые, серовато-зеленые, пепельно-сиреневые. Какие сады, рощи, парки, вечно светлое небо, не знающее дурной погоды, дальние просветы аллей, ясная лазурь прудов, желтоватый мрамор статуй. Казалось бы, счастье должно переполнять души персонажей Ватто, но он наделяет их собственным сомнением.

Ватто не стремился понять скрытые пружины неумолимых исторических перемен, надвигающихся событий. Художник просто видел, как далека эта мотыльковая жизнь от новой культуры, которую позже станут называть эпохой Просвещения, от плодотворного сомнения, поисков социальной справедливости. Он не был борцом, но был провидцем.

Ему интересно и легко было писать актеров. В театре кажущееся, созданное искусством оборачивалось истиной, отважные речи героев заставляли задумываться, по-новому видеть мир. И театральная праздничность не призрачна — это карнавал, где маски правдивее самих лиц. Таковы «Актеры французской комедии»: усталые и возбужденные лица комедиантов, фантастические костюмы, мальчик-арапчонок, «комический старичок» с длинным носом. Вот где счастливое согласие с жизнью.

Так возникает в творчестве Ватто мысль о роли искусства, высвечивающего в мире истину, скрытую намеренно или случайно. И тот же мастер («Затруднительное предложение») одним из первых подметил стремление человека к природе, которое станет воспевать и проповедовать философ Жан Жак Руссо.

Казалось бы, Ватто всегда пишет одно и то же. На первый взгляд, картины его сходны, его персонажи будто принадлежат к одному племени, ирония, веселость, костюмы, даже колорит переходят с полотна на полотно. И пусть актеры одни и те же, путь сходны декорации и костюмы, но пьесы разные. Вглядитесь — вы найдете в его холстах и драму, только художник застенчив, сдержан, боится слишком сильных чувств и прячется за маскарадным костюмом собственной фантазии.

Даже в ранних произведениях, когда писал усталых солдат на фоне пейзажа, их сгорбленные от тяжести бесконечных переходов фигуры, он не настаивал на слишком печальном настроении: красиво переливались тусклые тона мундиров, вечер гас в темной листве лесов. Нужен пристальный взгляд, чтобы увидеть горестную изнанку «страны Ватто», о которой сам он говорит словно бы вполголоса, надеясь на чуткость зрителей.

Это заметно, когда художник пишет человека крупным планом. Две такие картины пользуются особенной известностью — это «Савояр с сурком» и «Жиль». Мальчик из Савойи, за гроши выступающий перед бедным людом городских окраин с сурком, голоден и нищ. И все же не одно сострадание движет кистью Ватто. Не беда, что костюм его беден. Он готов улыбнуться над собственной невеселой участью, улыбнуться жизни — и не от избытка оптимизма, а просто потому, что не пристало человеку показывать свою печаль.

Жиль открыт для насмешки, его улыбка простодушна, но невесела. Светится его белый балахон, отливая светло-оливковыми, серебристыми, пепельно-фиолетовыми красками, создавая ощущение таинственного, неведомого и самому герою празднества. Грустит Жиль, но ошибется тот, кто увидит образ печального паяца, играющего смешную роль. Над этой печалью Ватто склонен иронизировать, его сочувствие глубоко скрыто: изображая театр, он любуется им, ведь театральные страсти не повод для настоящих переживаний.

В 1717 г. Ватто написал одну из очень немногих картин, рассчитанных на официальное признание. Путь к этому лежал через Королевскую академию художеств. Чтобы стать членом академии, Ватто написал необычно большую для него — почти 2 м длиной — картину «Паломничество на остров Киферу». Ее сюжет трактуется по-разному. Главное здесь — шествие влюбленных пар, которые хотят найти на волшебном острове Кифера счастье. У берега ждет их золоченая ладья, деревья осеняют прозрачной тенью. Кажется, что это живописный рассказ всего лишь об одной влюбленной паре. А может, это только иллюзия — ведь здесь столько разных характеров.

У Ватто не было современников, способных стать рядом с ним. Расцвет французской живописи наступил в XVIII в., уже после смерти мастера.
Как бы ни были тонки и сложны чувства персонажей, переживания самого художника были неизмеримо сложнее. Цветом, сопоставлениями линий, пятен он передавал порой непередаваемое. В холсте «Капризница» контраст черно-лилового платья с нежной золотистой зеленью пейзажа вызывает ощущение печали, хотя сама сцена не несет в себе ничего подобного. А в последней работе — «Вывеска лавки Жерсена» — Ватто добился невиданной ироничной и поэтичной глубины в изображении людей, любующихся картинами.

Это жизнь человеческого духа в соприкосновении с искусством — то, что по-настоящему реализовано лишь мастерами XIX в. Ватто, получивший от академии незначительное звание «мастера галантных празднеств», уже в начале XVIII столетия мыслил на век вперед.

Своим искусством он открывал людям глаза на их собственную сложность. Его холсты говорят, что в счастливые часы не стоит забывать о грусти, ибо такова жизнь, неоднозначность которой он понимал лучше других, т.к. лучше других ощущал неизбежность перемен. Он превратил сомнение в благотворную силу познания и показал человека наедине с собственными размышлениями, оставив нам картины, не позволяющие ленивому покою завладеть душой, вселяющие желание во всем видеть потаенный, главный смысл, а значит — оставаться человеком.