Что такое счастье? Годовщине ввода советских войск в Афганистан посвящается

 — Контузия. Ожог третьей, четвертой степени. Контузия…

А потом поднимает свою мудрую голову от бумажек и, глядя мне прямо в глаза, спрашивает:

 — Травмы головы были?

Нет, вот кто ты после этого? Невропатолог? Городской поликлиники областного центра? Встал я молча и почапал, приволакивая правую ногу, — из-за неё собственно и пришел — на выход из кабинета. Специалист, япони мони. Даже все бумажки прочитав, так ничего и не понял? Да ты человека нутром чувствовать должен — кто он, из каких и с чем пришел к тебе. Как те санитары в Ташкенте почувствовали.

У нас же груз 200 не отправляли без опознания. А я как раз после первого ранения из Душанбинского госпиталя возвращался. Через Термез. А от него всяко до Ташкента ближе, чем от Ташкургана. Да и волокиты, если кого из-за речки посылать. Когда ещё та колонна на Хайратон пойдет? Таможня опять же. В общем, выдали мне на время парадку в комендатуре, на транспортник, и к вечеру я уже в Ташкенте. Стою в морге госпиталя 40-й армии. А там такое, типа футбольного, поле и цинки, цинки — ещё не запаянные — рядами.

Двое санитаров подводят меня к одной из них:

 — Твой?

Смотрю — Рыжий. Удмурт чертов. Как же ты так? Ну, зацепило. Но ведь живого тебя в вертушку запихали. Уже последним, как самого легкого. А оно вон как. Я вот стою тут, хоть никто и не думал, что выживу, а ты — в цинке.

 — Мой, — говорю.

А они бросают парадку прямо в цинку:

 — Одевать будешь? А то к утру… У тебя утром борт на Свердловск. А то и так, вместе с парадкой твоего кореша запаяем. Нам чужого не надо. Своего спирта хватит. Может, и ты с нами вздрогнешь? Времени ещё — навалом.

Ну, я и пошел. Вздрогнул с ними. Просто спирт. Закуси не было. А потом посмотрел на них и говорю:

 — Слышь, пацаны… Ну, если я к вам «двухсотым» попаду — оно понятно. Своих годков, опять же, в цинк вы запаивать не будете. А если оттуда, из-за речки одноклассник одного из вас придет? С которым за одной партой сидели. За сборную школы вместе на лыжах бегали. А его? Тоже вот так — голым? И парадку, которой вам не надо, — сверху?

Они посмотрели на меня, накатили ещё по полстакана, встали молча и пошли со мной. И я поднимал Рыжего, переворачивал, а они одевали. Майку, рубашку, брюки, китель… А он же весь — в формалине. Беру Рыжего, чтобы приподнять, и кусочки его кожи остаются на моих пальцах.

Но мы одели его. И только потом запаяли цинку. А утром я ушел с военным транспортником на Свердловск. И была у меня с собой ещё фляжка со спиртом. Которую мне санитары дали. Просто так. Не просил я их об этом. Но, как одели мы Рыжего, цинку запаяли и пришла машина, они, перед тем, как грузить, сунули мне эту флягу и пока я мог видеть их в зеркало заднего обзора, стояли у ворот морга и смотрели нам с Рыжим вслед.

Они бумажек моих не видели. И не листали их. Просто посмотрели в глаза. И всё поняли.
Может, кто-то скажет, — не тот пример. Санитары… Да просто совпадение. Но если это так, то почему… Почему я уже в учебке стал Паленым? До того, как подобьют мой бэтэр, ещё почти год прожить надо было. А уже через неделю, для всей команды:

 — Паленый, табачком не богат?

Да я вообще мог бы и не попасть в Афган. Вся команда погрузилась и ушла на Читу. И один я в пустой казарме. Что за ерунда? Самого плохого бойца нашли? Кто и с чего это взял? На стрельбище ко мне вопросов не было. ЗиЛ свой по зимней Шилке довел туда, куда его и надо было довести… Я вертолет поднять могу! Правда, посадить его не сумею. Но это уже и не надо. А если так, — почему? Почему они ушли на Читу, а я остался, один в пустой казарме?

Молодой был. И сам черт в родственниках у меня не ходил. Я и пошел к начальнику штаба. Так, мол, и так товарищ полковник. Что за дела? Я что, самый плохой? Почему не достоин исполнить интернациональный долг?!

 — А если такой хороший, — как зовут начальника Забайкальского погранокруга?

 — Откуда мне знать, тащ полковник. Мне и по должности этого — не положено.

 — А бабушку твою как звать, знаешь?

 — Знаю. Только она-то здесь — при чем?

 — Вот этого уже я не знаю. Но она звонила начальнику, и у меня — приказ. Присвоить тебе звание старшего сержанта и оставить в учебке.

Смотрим мы молча друг на друга… И что делать?!

 — А позвонить можно?

И полковник подвигает мне по столу свой телефон. Набираю знакомый номер:

 — Ба, ты?

 — Ой… Ты? Откуда?

 — Вот, от начштаба тебе звоню. Ба, ты откуда начальника округа знаешь?

 — Да мы с ним ещё в тридцатых вместе басмачей по всему Туркестану гоняли.

 — Ты ему звонила?

И сразу — пауза в трубке:

 — А ты откуда знаешь?

 — Неважно, ба. Значит, звонила? Зачем?!

 — Внучек… В Афгане ведь убивают. Не забыл ещё, что ты у нас с матерью один?

 — Ба! Ну что ты наделала…

И положил трубку.

Стою, молчу. А полковник посмотрел, посмотрел на меня:

 — Что, хочешь догнать своих?

 — Хочу!

 — Смотри, парень. Ты понимаешь, если что, ты мне не только карьеру, всю жизнь поломаешь?

 — Понимаю.

 — Ну, если понимаешь…

И он достает из ящика стола мои документы:

 — У минометчиков зачетные стрельбы послезавтра. Я могу поменять тебе воинскую специальность. Отстреляешься и вместе с ними догонишь свою команду в Чите. Отстреляешься?..

Уже потом, в Афгане, я посмотрел на этих парней, что служили на автоматических минометах «Василек». Всё. Полная задница. Смертники. Самые настоящие смертники. Но может потому, что эти пацаны не боялись ни Бога, ни черта, та старушка с косой, что стояла прямо у них за плечами, иногда давала им шанс выйти сухими из той воды, из которой, казалось бы, выйти вообще невозможно. Но это было потом. А тогда что ещё мне оставалось? Только сказать коротко, в одно слово:

 — Отстреляюсь.

И я отстрелялся. На отлично.

Только когда мы добрались до Термеза, уже там выяснилось, что ни в мотоманевренной группе Мазари Шарифа, ни в Ташкургане, нет «Васильков». Не дошла ещё цивилизация до тех мест. А потому в минометных батареях обеих ММГ на вооружении стоял старый добрый 82-мм батальонный миномет образца 1943 года. И если второй номер по боевому расписанию тащит на себе к огневой позиции ствол, то командир расчета прицел и… Минометную плиту! А она весит… Просто офигеть сколько! Полтора пуда с небольшим хвостиком. И когда я увидел эту плиту, то мне как-то сразу расхотелось быть минометчиком. Да я же просто умру под этой железной бандурой. Ещё до того, как выйдем на огневую.

Поэтому, когда сказали, что в Ташкурган нужны наводчики… А к тому времени мы уже знали, что если в Мазарях шанс выжить — практически стопроцентный, то в Ташкургане — как Бог даст. Пятьдесят на пятьдесят. Мы уже знали. Но когда там, на термезском плацу, сказали: «В Ташкурган нужны наводчики», — я сделал шаг вперед и вышел из строя. Не потому, что так уж сильно мне хотелось поиграть в русскую рулетку. Нет. Просто к тому времени я уже понял: минометная плита — не для меня.

Но всё это было потом, в Термезе. А когда я, вместе со всеми минометчиками, высыпал из вертушки на бетонку читинского аэродрома и вдруг услышал… Не один, не два, а целый хор родных и оттого хорошо узнаваемых голосов:

 — Пале-о-оный! Чертушка… Догнал-таки!

Нет, тогда я ещё не знал, что это и есть счастье. Но такого теплого и немножко щемящего чувства где-то там, в груди, у меня, наверное, не было больше никогда в жизни.

Если кто-то хочет быть талантом. Или даже гением… Два шага вперед. Выйти из строя. И будьте свободны, как ветер в чистом поле. Я — не хочу. Ни талантом. Ни тем более, гением. Хочу вот так. Быть одним из. Среди своих. Таких же, как я. Может, в чем-то чуточку лучше. В чем-то — чуточку хуже. Но таких же, как я. Таких, которые не бросят. И вытащат. Даже из горящего бэтэра. Несмотря на то, что боезапас может рвануть в любую секунду.

Хотя, вообще-то, из бэтэра я и сам выбрался. Не в этом дело. Я знал, что не бросят. Но и самому, если ты боец, плошать не надо.

Правда, до того теплого майского вечера в кишлаке Акчи было ещё далеко. А тогда… Я стоял на бетонке читинского аэродрома. Кто-то хлопал меня по плечам, кто-то обнимал. И спереди, и со спины. А я стоял, молчал. И шалел. Тогда, ещё не понимая, что от счастья. Это до меня дошло значительно позже. Но дошло. И может, именно поэтому я ни о чем не жалею. Ни о контузиях, ни об осколках кумулятивной гранаты, что до сих пор так и сидят где-то там, глубоко в теле. Ни о чем. Не жалею.

Пацаны… Может, кому-то ещё нужен старый, седой наводчик, ещё не разучившийся долбить сразу, одновременно, из двух пулеметов бэтэра? И не забывший, какая маркировка нанесена на пулю какого патрона…

Что?.. Нога?! Да всё с нею в порядке. Я потом к платному невропатологу сходил.