Люба Мельник

"...Я стариной живу.
А когда дом культуры сделали, стали все туда ходить: концерты стали, битком набивалися, стар и мал - все ходили, а сейчас - половинка только зала. Жалко мне того времени, очень даже жалко. Вот всё бы вернулось! Я ведь всё умею. И полой умею командовать - на пилораме всё делала, брёвна-ти катала. Вот теперь в Лапшанге только три гармошки найдешь. А раньше у нас праздники свои были - никуда не пойдешь. Мы с мужиком жили, и были у нас соседи - семь пар нас было. Мы сделали семипарный праздник. Сегодня к одним на день рождения идёшь, завтра - к другим. Нас так и прозвали "семипарный праздник". Весело так, хорошо было!
Я сейчас стариной живу. У меня сновальн стоят, вся сбруя, бёрда, много чего другого есть. И половики я ткала раньше, теперь не тку: надо их без конца мыть. А я раз-раз шваброй, да и ладно. Половики дочке давал, а теперь все трое в могиле...
Я люблю готовить и всегда любила. Вот бывает День стариков, в дом культуры я и туда пеку. И корчаги ставлю сама с квасом. ...И хлеб я всю жизнь сама пеку. Вот честно, даю слово. Чёрный в квашонке ставлю. Я и белый пеку так же на закваске. Белый ставлю в каструльке. Вот люблю я людей кормить".
Она же: "Вот ушла я из заведующей-ту - пенсия у меня маленькая получилась. Сто двадцать рублей нам платили оклад-от, а мне начислили шестьдесят рублей пенсии токо. Все прибавлялось и прибавлялось, с разных организаций собирала я. И тысячу десять рублей токо получаю. Когда дояркой работала, заработки маленькие были, коэффициент не подходит. Вот и всё, и осталась я ни при чём. Вот и сейчас здоровье негодное, пенсия маленькая. Трудно жить".
Старушка из Варзуги Терского р-на Мурманской обл., 1922 г.р., запись 2001:
"А работала я все время-то на сельском хозяйстве - у меня пенсия совсем маленька, тогда ведь плохо зарабатывали, небольшие заработки, ну в колхозе-то неоткуда было... Я, вишь, рано поторопилась родиться, а женщины, которые вчера были, они уже за тысячу получают пенсию, потому что их стали ложить (ред.: числить) к рыбакам, если на пенсию два года осталось, они, значит, не ездят на тоню-то, а здесь работают, а заработок-0то ихний в бригаду идет, а от бригады-то на их. И пенсия-то у них у всех большая, а я получала до этого месяца шестьсот пятьдесят пять, а теперь прибавили - дак семьсот три. Вот так. Наша поколения, не я одна так, наша поколения, котора раньше вышла на пенсию, а на сельском хозяйстве заработки маленькие были, вот такие пенсии имеет.
...А в шестьдесят девятом году мы были на ВДНХ, в гостинице "Золотой колос", Выступали на большой сцены, на открытой, где фонтан - эти пятнадцать-то республик, девушки. Фонтан-то как включат, а окуни друг на дружку фонтаны-то. И мы с Москвы тогда привезли Большую золотую медаль, она где-то в мурманском музее. Евстолия играла невесту, и как она могла естественно плакать, как невесты плакали, так мы никто не умели, и теперь-то она тоже не сумет. Уже не то. Мы ездили петь и в Архангельск. Это восемьдесят девятый год, А отсюда мы поехали потом в Москву, в Измайлове пели.
А нащупал-то нас здесь Балашов (писатель и фольклорист - ред.), может, знаете такого. Вот. Друг наш. Он в конце пятидесятых сюда приезжал и нащупал здесь старину, что здесь очень много сохранено старины. И вот это песни, былины и кое-чего он записал от Евдокии Поспеловой. В общем, песня в жизни очень помогает. Пока мы поем - мы живем".
Старушка из Явзоры (Архангельская обл.), 1915 г.р., записи 1998-2000 гг.:
"Только в пятилетки морили голодом. Да, зуже войны были пятилетки, много хуже. А после пятилеток-то стало хорошо. Так мучили людей! Детишек ведь двенадцати годов в лес выпишут! Я хорошо училася в первом класс, а тут еще полгода поучилася во втором-то, а потом, гляди, двенадцати годов меня выписали в лес. Сказали: "Ты уж большая". Я боле -то не училась. И одна безо всяких родителей - надо кормиться, надо все...
А этто ведь очень зажимали людей-то. За опозданье, маленько опоздал кто - судят. За кажный пустяк судили, так все было строго. Отсюда убегали: из Суры, из Лавелы, из Верколы - все в Северодвинске. Там был тогда судострой, дак вот уехали все туды. И там тоже лес рубили. Там какой-то начальник уж больно хороший был, он принимал всех на работу. После все в Северодвинске жили, самые хорошие люди и самые работные. Вот там потом и опоселилися, потом как-то и документы достали. А ведь нам не давали паспорта, никому не давали, ни у кого паспорта не было. Так насилу какую-нибудь справку кто-нибудь достал, а паспорт не дают. Вот такое было время, без паспорту! Долго не давали паспорта... Дак вот и завыезжали, вот все и уехали из деревен-то. Все сразу-то не поехали, жили еще порато хорошо. Зарабатывали много, до войны-то хорошо ведь жили...
Силой в колхоз тянули ведь, силой. Придут, заставляют записываться. А после хохотали, говорят: "Завтре ворота закроются, больше не пустят в колхоз. Дак вот силой. Они дают не колхознику-то самую плохую землю, да налог наложат. А тебе не уплатить, дак тебя судить будут за налог-то: поневоле зайдешь. Вот так и заходили...
Поселок вот там был у нас, хохлы были. НА Ваганнике были саратовцы. Да татара еще были, да всяких тут йих много. Едешь по Пинеге, дак все навысылывано - все поселки были...
Собраье собрали в сельсовете, что привезут самых худых людей. Напугали. Самые плохие люди! Дак они ничего не делали худого никому. И они никакие не худые, а все хорошие люди. У нас потом узнали, когда раскулачивать стали и выселять - которые самые хорошие, тех и выселили. Дак за что, вот за что? Вот так же и этих нагнали всяких к нам...
А эти хохлы-то некоторые, дак у них ничего и не было. А он не захотели в колхозе, коров увели своих. Вот их очень много за то высылали, что они из колхоза поперли обратно свое. Я ведь все знаб, они все мне рассказывали. И вот так и мучили всей мукой... А ведь они голодные, очень голодный народ. Им ведь не давали есть-то. А сколько объелося! Там есть коренье объедальное, В озерах растет, оно как репа, такое волосатое. Корова съест, дак объестся, объедались ране иногды коровы. Ну вот, они не знали, наварили. Дак сколько их померло! Вот вишь, как голодно-то!
Ак этто придут, тут рядом Микифор Фокстисович жил, дак у них ночевали эти хохлы, они уж пускали всех. .. После-то ведь запрещали, дак обыскивают ходят, чтобы не ночевали хохлы. нас в боковой избе все два парнишка жило. Мати накидает худой одежды на печь. Нать где-то ночевать-то, ведь на улице-то очень холодно. "Дак вот, - говорит, - как придут обыскивать да найдут их, тут нам тоже не добро. Дак скажу, что самовольно зашли, я их не запускала, они зашли птам по лестнице самовольно". А робята все и ходили, там и ночевали. Вот так вот. Хорошие-то люди еще запустят - и в бани и везде, а некоторые... Ой, горе-горе!
Они очень уж плохо жили. Ну а потом у них немножко и стало получше. И у них стали колхозы".
Бывало, словом, и хорошее. Сейчас не найти, но в воспоминаниях одной из старушек было о том, как тяжко при Сталине было, и только Маленков народ освободил.