• Мнения
  • |
  • Обсуждения
Юрий Москаленко Грандмастер

Какую правду мы не знаем о войне? Часть 1

Сегодня в рамках проекта «Летопись войны» мы встретимся с Николаем Иосифовичем Яхницким. Нынешним ветераном ВОВ, а в годы войны 17-летним пацаном, который хлебнул столько военного лиха, что хватит на пятерых. Он не отмечен званием Героя Советского Союза, но будь моя воля, я не задумываясь присвоил бы ему это звание.

У меня двое сыновей, обоим за двадцать. Я и представить себе не могу, как они сразу после окончания школы лежат в сыром окопе, не рискуя поднять голову под ураганным огнем. Потом поднимаются во весь рост и устремляются в атаку, а вокруг упорно ищут, в кого бы впиться, тяжелые шмели горячих пуль и осколков. Раз — и самому дорогому человечку, к чьему дыханию так внимательно прислушивался в первый день после выписки из роддома глубокой ночью, на чей пылающий жаром лоб опускал свою ладонь в надежде, что вот-вот температура начнет падать, нестерпимо больно. И что, может быть, в эту самую минуту он прощается со мной навсегда…

Н. И. Яхницкий
Н. И. Яхницкий
Фото: Юрий Москаленко, личный архив

Я себе не могу этого даже представить. А в войну 17−18-летние мальчики так и оставались безвестными героями, не поднявшись после атаки на какой-то безымянной высотке. И их родители не имели возможности не только попрощаться с ними, но и узнать, где сын или дочь сложили головы.

Говорят, война заканчивается, когда похоронен последний солдат. Но сколько их еще, так и не преданных земле? Сколько слез уже выплакали их матери и жены, в тысячный раз обжигаясь о три страшных слова: «Пропал без вести»?

Рассказ Николая Иосифовича о воспоминаниях потряс меня до глубины души. Я, знающий войну в основном по книжкам и кинофильмам, оказался немного не готов к такому повороту событий, к такой правде жизни. Но не буду отнимать у вас время — приступлю к рассказу о войне.

…Николай Иосифович Яхницкий выглядит молодцевато не по возрасту. Гордая прямая осанка, чуть насмешливый зоркий взгляд из-за стекол элегантных очков, благородная седина, которая ему удивительно к лицу. А еще интеллигентность во всем: от жеста до манеры речи — хоть сейчас в кино снимай без всякого дубляжа. Про русского солдата победы, солдата-освободителя, который начал войну накануне знаменитой Курской дуги, а закончил ее в поверженном Берлине. И не скажешь, что Николай Иосифович давно разменял девятый десяток.

 — А я и сам не верю, что выжил тогда, в этой кровавой мясорубке войны, — до сих пор удивляется Николай Иосифович. — Сколько на меня у смерти тогда было ловушек заготовлено — не счесть. Да прямо с первых дней моего пребывания на фронте. Ехали мы тогда в воинском эшелоне на фронт, и где-то под Орлом только проскочили маленькую станцию, отъехали буквально несколько сотен метров, как паровоз почему-то остановился, из лесу к нам подбежали какие-то офицеры и заорали, стараясь перекричать наши разговоры: «В лес! Живо! Немцы!»

Нам некогда было разбираться, что к чему: вещмешки в руку, и в лес! Пока бежали, увидели над собой сначала «раму», фашистский самолет-разведчик, а потом несколько звеньев гитлеровских бомбардировщиков. Они прошли буквально над головами и нацелились на станцию, куда подходил очередной эшелон. Вот здесь я и познакомился и с войной и со смертью: бомбы перепахали станцию в считанные минуты: высоко в небо взлетели и шпалы, и рельсы, и доски от вагонов, и наши боевые товарищи, которым так и не удалось покинуть теплушки.

Грохот, крики, густой черный дым, фрагменты человеческих тел — все смешалось в одну страшную, нереальную картину. И от нее многие из тех, кто успел спрятаться в лесу, кусали губы до крови, ненависть закипала так, что трудно стало дышать. А кто-то и вовсе сошел с ума: ведь задержись мы на станции хотя бы на пару минут, и все бы там навечно остались…

Да и потом, в пехоте, где я начинал войну младшим сержантом (в Средней Азии учился на офицера, но нас выпустили досрочно, предстояла битва под Курском и Орлом), смерть ходила за мной буквально по пятам. Бои были суровые, а мы, вечно измотанные постоянными ежедневными переходами на своих двоих (пехоту, передвигающуюся на машинах, я увидел уже после войны, в кино), упорно шли на запад, преодолевая в день по 30−35 километров.

Вечно чумазые: и от пыльных черноземных дорог на Орловщине, и от копоти, которая зависла чуть ли не до небосклона. Мы были черные и от потерь, когда твой боевой товарищ, с которым ты вчера из одного котелка хлебал, сегодня прострелен навылет очередью пулемета или изрешечен горячими осколками снарядов и мин.

Мы шли упорно, останавливаясь только затем, чтобы проложить себе дорогу сквозь гитлеровские окопы, часто схватываясь в рукопашную. И тогда фашистам мало не казалось — мы их ненавидели так, что в ход пускали все: гранаты, штыки, кулаки, мы их готовы были грызть зубами. И страха особого не было — мне-то к тому времени и 18 лет не исполнилось, это, может быть, солдаты, которые мне в отцы годились, как-то подспудно старались на рожон особо не лезть, у них жены и дети перед глазами стояли.

Хотя пуля не выбирала, клевала всех, кого ни попадя. Помню, с остатками батальона брали какую-то высотку, безымянную. Когда навалились на фрицев, нас было чуть больше 170 человек. А как начали выползать после боя, ходить уже сил не было, насчитали вместе с ранеными 27 бойцов и командиров. Остальные все остались лежать на высотке…

И вот стоим мы, прислонившись кто к дереву, кто к брустверу, а тут старшина откуда ни возьмись с термосами: «Хлопцы, я вам супчику горяченького, подставляй котелки! Сегодня повара постарались, мяса навалом!» И сидим мы, достав из-за голенищ ложки, и рубаем этот супчик, как-то механически, да только вкуса никакого не чувствуем, где мясо, где картошка. Мы все еще в этом бою, пытаемся привыкнуть к тому, что не подойдет уже больше никогда мой друг Ваня и не скажет: «Подвинься, Коля, и давай одной шинелькой укроемся, так теплее…»

Этот вечный холод, пробирающий до костей, сырые шинели, не просыхающие по трое-пятеро суток, ночевки под открытым небом в чистом поле, но чаще в овраге. Кто-то однажды не выдержал, спросил у взводного лейтенанта: «Фашисты все время в деревнях ночуют, в домах, в тепле и комфорте, а мы как бездомные собаки. Разве мы так не можем?» А взводный только плечами пожал: «Ну сам подумай, дурилка, где снаряду или бомбе тебя лучше искать? В деревне! В доме! А тут, поди в чистом поле сыщи! Фашист не дурак, зря снаряды тратить не будет! Лежи, пока жив…»

Продолжение следует

Статья опубликована в выпуске 13.05.2008
Обновлено 21.07.2022

Комментарии (7):

Чтобы оставить комментарий зарегистрируйтесь или войдите на сайт

Войти через социальные сети:

  • Юрий Седов Читатель 9 февраля 2020 в 19:41 отредактирован 10 февраля 2020 в 09:49 Сообщить модератору

    читайте астафьева прокляты и убиты у каждого своя правда о войне

  • Для меня самое хорошее кино о ВОВ - "Сын полка". Оно самое достоверное. Я тоже свидетель той войны и оккупации. Были критические моменты. Например, не известно, чья бомбы жахнула в коридор пятистенного дома, посыпался песок с потока, выходить стали по лесенке уже без коридора. Остались живы, но маме поранило ногу осколком из-под пола, рана зажила без госпитализации. Бабушка трясла перед немцем пучком лебеды, объясняя, что ей надо сходить за деревню (Охрино), чтоб нарвать лебеды для питания. Мой дядя Ваня прошёл всё войну и хаживал врукопашную. Ему едва не присвоили звание Героя за конвоирование большого отряда пленных.Но что-то не сошлось. Оценка:5

  • 5 - за мужественное изложение (а ведь прежде, чем изложить, пришлось и на себя примерить: про своих сыновей представить!) Да, Юрий?!

    Но не могу читать такие вещи - страшно, страшно...

    А тем более, когда потом, спустя годы узнаёшь, что всё это было спланировано, расчётливо задумано (войны, революции) ради дележа власти и передела мира, ради обогащения какой-то горстки банкиров где-то там, в недосягаемой Швейцарии...

    ... Ужасно! И, главное, концов не найти!
    А что толку искать - людей-то уже нет...

    Оценка статьи: 5

  • Пять, Юр. А я вот всё думаю: почему нужно было брать эти безымянные высотки? Чтоб оставалось только трое из восемнадцати ребят...

    Оценка статьи: 5