Письмо лётчика 945 ШАП Тартышина Н. А. сестре Ивутенко И. И.
Здравствуйте, многоуважаемая Ирина Ивановна!
Это письмо пишет Вам неизвестный Вам, бывший лётчик 945 штурмового Берлинского полка Тартышин Николай Андреевич, ныне пенсионер. Ирина Ивановна, извините меня, что сразу не мог ответить на Ваше письмо — находился на лечении в г. Хмельник Винницкой области. А сейчас, о судьбе Вашего брата.
Наши авиационные 41, 567, 945 полки входили в одну 198 авиационную дивизию. Мы иногда и находились на одном аэродроме, но, как обычно, стояли на разных аэродромах и не знали друг друга.
А 14 октября 1944 года при несчастных для нас с ним обстоятельствах мы оказались вместе,
Немного раньше утром и меня немцы привезли в г. Нову Място — Польша. Поместили немецком штабе — 2-ой этаж. Примерно через 2 часа ко мне сунули одного лётчика, старшего лейтенанта. Я был очень удивлён, что со мной находится лётчик с братского полка. Познакомились, и он назвал себя Ивутенко Иван Иванович, а сбили его на этот же день, часов в 11 дня. На этот же день к нам добавили ещё 2-х человек — штурманов. Я с ними не знакомился.
На другой день на всех четверых посадили в крытую машину с двумя солдатами и собакой. Повезли. Выбросили нас в большом сыром неотапливаемом бараке и заперли, а к вечеру в него стали пригонять с работы наших советских пленных и гражданских, увезённых в неметчину на работу.
Они посоветовали нам снять офицерские погоны — так мы и сделали.
А утром 16 октября выстроили всех нас на плацу, и немец, разговаривавший на русском языке, приказал четырём офицерам, прибывшим вчера, выйти вперёд.
Мы не стали выходить, но нас всё равно нашли по офицерскому обмундированию. Получили мы тут по несколько ударов резиновыми палками вдоль спины.
Но отделались мы этим наказанием лишь потому, что сказали мы, что мы не офицеры, а лётчики в сержантских званиях.
Но о последующих наших с ним скитаниях я писать не буду, были мы и в г. Лодзи и в других городах, но после пригнали нас в рабочий лагерь г. Лукенвальде — 35 км от Берлина. Были в нём одни офицеры-лётчики. Гоняли нас собирать щитовые дома, забивать сваи в землю, копали в болоте траншеи для стока воды в реку и вывозили эту грязь на небольших вагонетках в отвал. Кормили скверно, давали 300 г эрзац хлеба и 500 г супа из брюквы и других трав. Жили в бараке без всякой подстилки, спали на нарах, один около другого. Каждый день помирали от истощения офицеры, а где их хоронили, я не знаю. Мы с ним находились на нарах близко друг к другу.
В конце декабря 1944 года или начале января 1945 года, уже из памяти исчезла дата, мне сделали операцию на ноге, и поэтому на работу меня не выгнали. В этот день 4 лётчика бежали с работы, а это было так.
Все четверо в конце работы пленными были засыпаны в траншее песком. Конвоиры построили пленных в колонну по 4 человека и погнали в жилой барак, около проходной охраны посчитали прибывших, и не оказалось 4-х человек. Организовали их поиск, но нигде не нашли. А гоняли нас с работы темно, они уже ушли.
После прибытия с работы в барак, я узнал, что один из 4-х бежавших был Иван Иванович.
Дней через десять их пригнали снова к нам, поместили в другой пустой барак, где была у нас уборная. Мы ходили в уборную и разговаривали с ними через стенку. Они рассказывали, что шли к границе ночью, питались сырой картошкой и брюквой, которая находится у немцев в буртах. И перед границей не выдержали голода, зашли к одному поляку и попросили хлеба. Поляк накормил их, дал хлеба и показал дорогу, куда идти, а сам побежал в полицию и доложил. Утром нас всех выстроили, вывели и их к нам. Сделали нам напутствие, чтобы мы не старались убежать. И тут их угнали. После немцы охранники рассказывали, что их расстреляли. Прежде завели в церковь в Лукенвальде, но они от исповеди отказались.
Я — с 1923 года, он был немного постарше.
Вот, а когда я был на второй встрече ветеранов 945 ШАБП, я этот случай рассказал Шаблинскому Борису, он ведь после служил в 567 ШАБП.
А Вас и Вашу семью поздравляю с наступающим Новым Годом, желаю крепкого здоровья и семейного счастья.
С уважением,
Тартышин
20.12.1989 г.
Рассказ лётчика 945 ШАП Тартышина Н. А. перед собравшимися ветеранами 945 и 567 полков и членами их семей на встрече в Минске 18.08.1991
Я благодарю всех за то, что вы меня выделили, пригласив в президиум встречи. Я всегда после плена ощущал себя человеком 2-го сорта. Так обидна была эта несправедливость! Поскольку сегодня впервые собрались однополчане двух полков, я снова расскажу о встрече с моим и вашим другом по несчастью.
Я был сбит 14 октября 1944 года на 26 боевом вылете на Наревском плацдарме.
Часу в 9-м тяжёлым зенитным снарядом было отбито правое крыло моего самолёта; самолёт свалился в штопор, я открыл фонарь, и меня выбросило из кабины, успел я, всё же, открыть парашют и сел. И сразу же услышал крик: «Хенде хох!». И два немца взяли меня, но переждали в канаве, когда волна «Илов» отбомбилась, затем посадили в мотоцикл с коляской и повезли в какой-то штаб, откуда в маленьком автобусе (помню, что с овчаркой) привезли в двухэтажное здание штаба в г. Нову-Място — на диван — ложись. Мне было не до лежания, и тут, вышли из соседней комнаты 2 человека, говорившие по-русски. Они рассказали, что сами сдались в плен, т.к. плохо кормили. Примерно через час привели высокого, красивого, молодого старшего лейтенанта — лётчика. Мы познакомились, и так я узнал Ивана Ивановича Ивутенко. Нас отвели в подвал на нары. К вечеру в подвал привели ещё одного лейтенанта, который сказал, что он штурман с бомбардировщика «Бостон», а затем и ещё четвёртого — лётчика-истребителя. Их я не знаю.
Пришли представители Русской Освободительной Армии (РОА), принесли мяса, хлеба, обещали принести газеты и журналы на русском языке и стали приглашать служить в РОА. Ивутенко спорил с ними, а я стеснялся, т.к. был ещё «зелёным». Ивутенко их стыдил, что воюют за немцев, так прошло около 2-х часов, и они ушли. Я с Ивутенко лёг на одних нарах, а на других — штурман и лётчик-истребитель. Утром опять посадили в автобус с собакой и часа через два привезли в какой-то барак, вроде конюшни с земляным полом, темно — всех нас втолкнули в барак. К вечеру в барак стали приходить другие пленные с работ. Мы тогда ещё в комбинезонах и унтах не летали, было ещё тепло, и летали прямо в гимнастёрках, а тут холодно, и мы прижимались друг к другу. И нам посоветовали снять с гимнастёрок офицерские погоны, чтобы не выделялись, мол, мы все рядовые, хотя среди нас есть полковник даже, и тоже без погон. Ивутенко нам и сказал снять погоны, что мы и сделали.
Утром нас всех построили и спросили: «Кто тут офицеры-лётчики? Выходи!». Мы не отозвались, но поскольку на нас были шерстяные офицерские гимнастёрки, нас обнаружили по ним (показали соседи), но мы соврали, что мы не офицеры, а сержанты и поэтому нас не наказали. Отвезли затем нас в какую-то авиачасть, где допросили, дали сухой паёк и поездом отправили в г. Лодзь. По дороге я молчал, а Ивутенко доказывал конвоирам, что мы победим, ругал Гитлера
Лагерь был огорожен колючей проволокой, кажется, с током, считался рабочим, и поэтому кормили лучше, чем в других лагерях: 300 г хлеба, 0,5 супа из брюквы и табаку по 20 г. Я не курил и, возможно, поэтому выжил, а кто курил, тот за 1 папиросу отдавал свой хлеб и поэтому слабел и умирал. Нары были трёхъярусные, внизу для тех, кто плохо ходил. Мы с Ивутенко устроились на 3 ярусе и почти спали вместе. Водили нас на работы — копали траншеи в песке, песок вывозили в болота, а сверху клали узкоколейную железную дорогу. Болотную жижу вывозили в речку. Потом у меня заболела нога. Я не мог ходить, и русский фельдшер сделал мне операцию, и я не ходил на работу дней пять. В эти дни люди с нашего барака собирали щитовые дома и бараки и вели канализацию. Однажды вечером вдруг тревога и всеобщая проверка. Вернулись все с работы, а четырёх человек в «колонне по четыре» нет. Не было Ивутенко и ещё троих. На другой день нам вручили вместо сапог деревянные колодки — чтобы не убегали.
В начале января, до нашего наступления (на Варшаву) этих беглецов обросших пригнали и поселили в соседнем щитовом доме, где была общая уборная. И я разговаривал с Ивутенко. Он рассказал, что днём они отсыпались, а шли ночами, питались картошкой и брюквой, но не выдержали и обратились к поляку, попросив хлеба и спросив дорогу к фронту. Поляк дал хлеба, показал дорогу, но заявил в полицию, за что получил большие деньги. И беглецов поймали на мосту и пригнали назад в лагерь. Утром нас всех выстроили, их вывели перед строем, немец прочитал нотацию, и их увели. Помню, что тогда же мы услыхали слух, что наша армия уже под Кёнигсбергом. Наш лагерь охраняли 70-ти и 80-летние крестьяне, их также неважно кормили, но хлеба давали больше, хлеб оставался, и они нас подкармливали. Так вот, потом они рассказали, что беглецов привели в церковь исповедать, но они отказались и их расстреляли. Это было примерно в начале января.
Вопрос из зала: «Кто был воздушным стрелком?»
Ответ: Первый раз меня сбили 13 октября, мы летели со стрелком Смирновым В. Зенитный снаряд «Эрликона» попал в шланги маслосистемы, дым пошёл в кабину, стекло кабины забрызгало маслом. Смирнов, помню, по переговорному устройству кричит: «Командир, пойдём домой, пойдём домой!». А я вижу, что мотор скоро без смазки маслом заклинит, и решил сесть на вынужденную, так как уже линию фронта перелетели. Вылетали из Вышкува, сели прямо на нашу передовую, чуть в дубовые деревья не влезли. Оставил я Смирнова охранять самолёт. Помню, что один и четырёх реактивных снарядов РС-132 не улетел почему-то, а остался на балке висеть, и я ему сказал: «Сиди, пока я не приведу охрану, чтобы не разграбили самолёт». Сам взял часы и ракетницы, привёл какого-то зама и он дал расписку, что принял самолёт. Мы вышли на шоссе — до Вышкува оставалось с десяток километров, и доехали до аэродрома.
А 14 октября я заявил «Не полечу!». Я не хотел лететь, так как стрелок ангиной заболел. Командир эскадрильи Гридин тогда отсутствовал — обострение было язвы, а его заместитель Сидоров стал ругаться: «Симулянты, никто не хочет лететь!». А тут ещё Богданов с братом летал, так он тоже заболел. А у нас так было: если сказал «заболел» — значит, заболел, никто не проверял тогда. А тут ещё стали составлять «девятку» самолётов на боевое задание и не хватает одного. И я согласился: «Ладно, полечу!». Мне дали самолёт Гридина и его стрелка Кудряшова и поставили замыкающим после Алексея Ивановича Колесниченко. Тут ко мне подошла парашютистка Анастасия Парахина, хотя её звали Любой, и настояла, чтобы я взял у неё парашют. Он-то меня и спас в этот раз. А я-то не хотел его брать. Помню, над целью погода была плохая, Колесниченко сразу от группы отсекли зенитки, но я пошёл за ним. Позже я додумался, что мне надо было бы его бросить. И вдруг правое крыло отскочило по центроплан. Открыл я фонарь и сказал стрелку: «Прыгай!». А так как я никогда ремнями не привязывался, только ноги были в педалях, то меня ветром и выдуло. Планшет за сиденьем остался. Держу в голове, что надо пропустить 5 секунд, считая так: «21−22−23−24−25», дёргаю парашютное кольцо, парашют раскрылся, и я на земле.
А потом нас освободили 22 апреля наши войска. Но это уже советская история и очень длинная. После освобождения мы попали в Бернау. А из Бернау нас 11 лётчиков даже бежало, хотели скорее уехать в Россию. Затем попали во 2-ую Воздушную армию, чтобы взять направление в Россию (был слух, что эту Армию в первую очередь выведут в Россию). Но это не подтвердилось, и я от них откололся и прибыл в свой полк. В полку я был недолго, так как пришла директива от 5 мая, по которой все, кто был в плену или в окружении или были ещё в чём-то замешаны, должны были быть отправлены на госпроверку. Так я попал в Алкино под Уфу, где очень тяжёлая была работа. Прямо-таки каторжная. Носили камни. Почему я считаю, что мы неполноценные люди были? Это хорошо, что меня после проверки по 1-ой категории домой отпустили, а большинство отправили в концлагеря, где также погибали все, как у немцев. Там был невыносимый труд, и их добивали и просто забивали там. Всё мотивировали тем, что Сталин сказал, что все пленные — враги народа, он поэтому и не подписал какую-то Женевскую конвенцию.
Когда наша армия пошла в последнее наступление, то нас перевезли в другой лагерь южнее Берлина 18 км — там было 3 барака и офицеры из разных частей. Забор огромный был. Там давали 180 г хлеба и сырую брюкву. Перед освобождением был момент, когда мы все ждали расстрела. Пришли охранники: «Вставайте в строй». Но прошёл слух — не вставать, т.к. если поведут по шоссе, то погонят пешком и постреляют. И мы остались лежать все. Прошло время, и кто посмелее выглянул и увидел сначала, что прошло наших 3 танка вперёд, а потом — обратно. А потом закричали, что часовые охраны сбежали, и мы свободны. А тут наши «Илы» налетели. Ну, думаю, дадут сейчас по нашим баракам. Мы не знали, были ли Красные кресты на нашем лагере. Мы же тоже убивали мирных людей. Может и зря. Так в Польше обычно давали нам задание — в такой-то деревне немцы, и мы сжигали эту деревню вместе с жителями. Война! Но «Илы» пролетели дальше, и мы полезли за едой в соседние бараки. Каждый день и вечер было слышно, как пленные союзники играют в футбол, волейбол. На них распространялась Женевская конвенция, и они получали ежемесячно продуктовые посылки по 7−8 кг от «Красного Креста» и от родственников. Вот пролезли под забором и, прождав в бомбоубежище, пока прошли наши танки, мы добрались до кухни и сначала набросились на картошку в мундире, а потом пошли на продсклады. Ну, конечно, сначала поносы у всех. Ну, а потом в Бернау, откуда бежали — я уже об этом раньше рассказывал.
Когда мы сидели в концлагере, то к нам приезжали вербовщики из РОА, предлагали летать на немецких самолётах. Ушли тогда 1 полковник и 3 рядовых лётчика. А в Алкино на проверке на каждого из нас должно было быть 4 подтверждения, что на немцев нигде не работал, даже ни на кухне, нигде. И в это время пригнали этого полковника. Его, конечно, избили, разбили даже лицо в кровь, он на коленях стоял. Фамилии его я не знаю. А потом ему Героя Советского Союза присвоили. Оказывается, он нашим командованием был направлен во Власовскую Армию (РОА). Он тогда в плену и говорил: «Вы на меня не смотрите, а живите своим умом. Я по-своему думаю, а вы — по-своему». Наших лётчиков немцы использовали для перегона самолётов и грузов только к линии фронта. Для этого самолёты заправляли топливом только, чтобы еле долететь до линии фронта.
Лётчик Белостоцкий говорит, что, вроде бы, Ивутенко был сбит раньше, но это неверно. Конечно, беглецы решились на такое — пройти к фронту… Если б попали не на поляка, может, и прошли бы. Точно я не помню, но шли они, кажется, дней десять. И, несмотря на утверждения Сергеева, я считаю, что Ивутенко бежал только один раз. Откуда он взял, что побегов было два или даже три? Откуда он взял, что Ивутенко погиб в бою, прорываясь к фронту?
Письмо лётчика 945 ШАП Сергеева А. П. сестре Ивутенко И. И.
Уважаемая, Ирина Ивановна, здравствуйте!
Конечно, я знал Ивана Ивановича Ивутенко, хотя я служил в другом полку этой же дивизии. Однако вести о добрых, весёлых и общительных жизнерадостных лётчиках, храбрых и отважных воинах, каким был Иван Иванович, быстро доходили до всех в дивизии. В подтверждение сказанного приведу выписку из Приказа командира 6-го штурмового авиакорпуса гвардии генерал-майора авиации
ПРИКАЗ
6-му штурмовому авиационному корпусу № 011421 августа 1944 г. Действующая армия
Содержание:
О представлении к Правительственной награде лётный состав за отличный фотоконтроль боевых действий и ведение фоторазведки.В период Холмско-Люблинской операции действия частей на северном плацдарме реки Висла и на направлении г. Варшава личный состав частей корпуса вёл визуальную и фоторазведку войск противника, а также производил фотоконтроль штурмовых и бомбардировочных ударов…
Лётный состав частей корпуса в сложной обстановке при большой насыщенности средств зенитной артиллерии и противодействия истребительной авиации противника самоотверженно с риском для жизни производил фоторазведку и фотоконтроль штурмовых и бомбардировочных ударов.
Командир звена 567 шап лейтенант Ивутенко произвёл 8 успешных боевых вылетов специально на разведку и фотоконтроль результатов штурмового удара и лично провёл две съёмки боевых действий группы, подтверждающие отличные результаты работы группы…ПРИКАЗЫВАЮ:
1. За самоотверженность, бесстрашие и отличные результаты фоторазведки и фотоконтроль боевой работы при сильном огне зенитной артиллерии и противодействия истребительной авиации противника, Начальнику Аэрофотослужбы корпуса майору Жулаенко представить наградной материал для представления к Правительственной награде:
командира звена 567 шап лейтенанта Ивутенко
лётчика 567 шап мл. лейтенанта Файбисович
лётчика 567 шап мл. лейтенанта РешетнякКомандир 6-го штурмового авиакорпуса
Гвардии генерал-майор авиации ТокаревНачальник штаба 6-го штурмового
Авиакорпуса
Гвардии полковник Факов
И дальше так же отважно и смело продолжал громить врага Иван Иванович. За успешное выполнение боевых заданий Иван Иванович вскоре награждён орденом и дважды повышен в должности до командира авиаэскадрильи.
В тяжёлых оборонительных боях в октябре 1944 года на Наревском плацдарме, при выполнении боевого задания самолёт Ивана Ивановича был сильно повреждён и упал на территории, занятой врагом. Иван Иванович был захвачен в плен. Находясь в плену, вёл себя стойко и мужественно, сохранив верность своей Родине. Дважды совершал побег. Первый раз побег был неудачен — скоро его фашисты обнаружили и вновь водворили Ивана Ивановича в лагерь. Через некоторое время Иван Иванович организовал группу для побега из нескольких человек. В день побега приготовившиеся к побегу пленные попросили закопать себя. Когда работа была закончена, и пленных увели в лагерь, беглецы выбрались из своего укрытия и двинулись к своим войскам. Прошли они несколько дней, преследовавшие охранники из лагеря на след беглецов не вышли. Уже недалеко от линии фронта Иван Иванович, соблюдая осторожность, решил зайти в деревню и уточнить, где они находятся. Однако, напали на жителя, который работал на фашистов. Предатель сообщил фашистам. В бою Иван Иванович погиб.
Вскоре район этот был освобождён нашими войсками. Стало известно о предательстве. Предатель получил по заслугам. Это достаточно точные данные. Дальше я знаю по рассказам лётчиков 567 шап. Они нашли Ивана Ивановича и похоронили его. Где, я не знаю, точнее, не помню. Возможно, это помнит лётчик 567 полка Василий Иванович Коваленко, который тоже живёт в Минске. Позвоните ему (номер телефона).
Со своей стороны буду спрашивать однополчан Ивана Ивановича в Москве. Если узнаю, сообщу, кроме того, пришлю групповую фотографию, где есть Иван Иванович (её нужно разыскать). Думаю, что запрашивать архив и Главное Управление кадров Министерства Обороны бесполезно — у них таких сведений нет. Я работал в архиве 9 лет и ничего не видел. Вполне возможно, что похоронен в г. Вышкув.
И в завершение разрешите поздравить вас и вашу семью с наступающим Новым 1990 годом и пожелать Вам доброго здоровья, благополучия, успехов.
А. Сергеев
13 декабря 1989 года
Письмо жены Ивутенко Надежды Ивановны его сестре Ирине Ивановне
Май 1985 года
Здравствуйте, Ирина и Николай.
Вот через несколько лет пишу вам письмо и благодарю за память и за поздравления. Только вспоминать вновь нашу жизнь в те далёкие годы, когда Иван был со мной, очень тяжко, хотя и прошло столько лет. О вас обо всех я конечно знаю ещё с того времени, это где-то в начале 1942 года. Вы уже все были, как говорят, «под немцем», а Иван рассказывал и про свою родину, и про родных, и я знала, что у него есть младшая сестрёнка, которой где-то 16 лет, и фотокарточки были потом, когда мы были уже женаты. Так что я вас знаю очень давно, только увидеться не пришлось. Когда в 1957 году я приезжала к отцу в Могилёв, вас не было у него, вот и не видела вас и Петю, но знаю про вас через Ольгу ещё с тех пор, как она приезжала к вам в первый раз. Потом через ваши письма к Ольге, так что фактически, хотя мы лично не переписывались, но я как-то была в курсе событий вашей жизни.
На счёт сведений об Иване, то я помню, что школу военных лётчиков он окончил, по-моему, в 1940 году, и служить его отправили на Дальний Восток. Начинал он служить в Бурее, есть такая станция, по-моему, так. Ну, а узнала я его, когда он служил в Лазарево. Это в пограничном районе, центр Ленинского, Еврейской Автономной области (ЕАО). Я после аэроклуба работала там в авиамастерских, ремонтировали технику, на которой они летали, мастерские были военные. Жила там с матерью и младшей сестрой. Конечно, всё не опишешь, как и что было, но только вот свела судьба, и помню, как Иван отмечал на карте линии фронтов и всё ждал, когда освободят его родную Белоруссию. Жили хорошо, он умным был, вёл в полку штурманскую подготовку и занятия по бомбометанию. Был в полку отличником. Короче, Ольга родилась 15 ноября 1943 года, и ровно через три месяца15 февраля 1944 года уехал он на фронт. Поехал сам восьмой, все ребята (7 человек) ночевали у нас, а ночью подошла машина, и они уехали. Если бы знать их судьбу. Уезжал он из Бирофельда (ЕАО), есть там такое село. Там стоял полк, в котором он служил, так что с ним мы жили на трёх местах: это Лазарево, Бабстово и Бирофельд.
Когда он уехал, мы с моей матерью и сестричкой уехали в Башкирию, потому что ждали всё время нападения Японии, и он велел ехать по адресу, который дал ему техник его самолёта. У того там жили все родные, ну я и поехала. Сначала получала по аттестату, от его дивизии, потом, уже когда они были в Польше, писем не стало. Но пришло письмо, написали ребята с его эскадрильи, что его с ними нет. А до этого он сам писал, что повысили в звании, короче, дали ещё по одной звёздочке на погоны и одну большую на грудь. Потом писал, что узнал о смерти матери, клялся, конечно, за неё отомстить и что последнюю пулю оставит себе, но в плен никогда не сдастся.
13 октября 1944 года было последнее письмо, писал, что идут бои правей Варшавы, вылетать приходится по 5−6 раз в день, кушают у самолётов. Восемь или семь месяцев не было ни писем, ничего, потом меня вызвали в военкомат и вручили извещение о гибели. Похоронка у Ольги. Я её приклеила на чистую бумагу, потому что она стала ветхая. При её получении мне больше ничего не давали, никаких его наград. Военкомат был по адресу: Башкирская ССР, село Ермолаевка Куюргузинского района. Вот и всё.
Друзей его, конечно, где найдёшь? Но Ольга же писала в Наркомат Обороны, и ей сообщили, где он похоронен, только это нужно спросить у неё. Полевую почту его не помню, но знаю, что полк его был 567 штурмовой авиаполк, командир — майор Свирс. Погиб он в районе города Пултуск, правей Варшавы, вот и всё, что касается его последних месяцев жизни.
А теперь у меня в комнате висит его портрет, который привезла Ольга, а ей дал дед. Да вот живая фотокарточка — сама Ольга Ивановна.
Другой раз подумаешь, что ничего этого и не было, да вот память живая у меня осталась. Ольгу я, конечно, стараюсь, по возможности, к вам ко всем как-то направить. Ведь вы все её родные.
Желаю вам здоровья и всего самого наилучшего в жизни.
Может, доведётся, и встретимся ещё на этом свете.
С сердечным приветом к вам Надежда Ивановна.
Приезжайте к нам в гости.
Письмо лётчика 3 аэ Белостоцкого С. Д. сестре Ивутенко И. И. о последнем бое её брата, в котором оба они участвовали в небе под Варшавой 16 октября 1944 года
Уважаемая Ирина Ивановна, получил от Вас письмо (от
В судебной практике есть такая шутливая фраза: «Нет ничего ошибочнее, чем показания очевидца…». Поэтому мои воспоминания я стараюсь восстановить не только по памяти, но и на документах того времени. Это моё письмо жене с фронта от 16 октября 1944 года. Но начну сначала. В 1943 году я приехал лётчиком в 139 штурмовой авиаполк, где уже давно служил Ваш брат — Иван Иванович Ивутенко. Он уже тогда был командиром звена, по званию, кажется, старший лейтенант и пользовался у лётчиков авторитетом, как лётчик 1-го класса. Я же был рядовой лётчик и жил с такими же молодыми отдельно. Поэтому в деталях жизнь его не знал.
Служили мы тогда на Дальнем Востоке в Биробиджанской области, в Бабстово и Бирофельд. После долгих наших просьб в середине февраля 1944 года мы — Ивутенко, Белостоцкий и Файбисович — получаем направление на фронт. Через 10 дней мы были в Москве (где провели мою свадьбу), а 5 марта выехали в действующую армию в 567 авиаполк. Ваш брат был назначен заместителем командира 3 авиаэскадрильи, а мы — Файбисович и я — в эту же эскадрилью рядовыми лётчиками. Помнится, что, уезжая с Дальнего Востока, Ивутенко отправил свою жену с маленьким ребёнком в Белоруссию к родственникам… Я помню, что и с фронта он писал письма в Белоруссию. Но после его гибели наши слабые попытки связаться с его женой и родными ни к чему не привели…
Боевую работу мы начали в июле 1944 года. Тогда на фронте и обнажались души и характеры. Ваш брат оказался замечательным человеком, отличным лётчиком, одним из лучших ведущих во всём полку. Характер у него был мягкий, человечный, не унывающий, но командир был строгий, хотя и справедливый.
В первых боевых вылетах погиб командир эскадрильи Подкопаев, и командиром назначили Ивутенко. В памяти моей остался он, как замечательный человек, мой товарищ, но описать его целиком, как вы просите, не хватает уменья.
Это был гражданин, коммунист, патриот! Вообще, мы жили как все фронтовые лётчики — на земле спали, смеялись, дружили, писали письма, а в воздухе вели боевую работу — били фашистов, чтобы быстрее через Берлин вернуться домой в Россию. А погиб Иван Иванович незаметно, как и многие другие в то время…
С 7 октября 1944 года наш полк в составе I-го Белорусского фронта начал боевые вылеты на штурмовки фашистов северо-восточнее Варшавы, в районе города Пултуск с аэродрома Куровице в 18 км севернее города Соколув. Всё это в Польше.
И вот наступил день 15 октября — получили обычное задание — разрушить скопление танков и другой техники врага. Группу послали большую — из 14 самолётов, в том числе 6 самолётов нашей эскадрильи во главе с Ивутенко и 8 самолётов другой эскадрильи.
Ведущим всей большой группы назначили Ивана Ивановича, как опытнейшего лётчика. Для удобства полёта до цели вторая восьмёрка самолётов летела отдельно сзади, метрах в 100−200 от нас, высота была, примерно, 1500 метров. Помню, что тогда была дымка, перемешанная с дымом пожарищ. При подходе к цели впереди ударили зенитки, и всё небо покрылось разрывами. Идущая сзади восьмёрка потеряла нашу группу и присоединилась к чьей-то третьей группе «Илов», уже штурмовавшей цели на земле. В это время Ваш брат начал маневр — заходить так, чтобы составить из самолётов большой круг, он, вероятно, ещё не видел, что нас в этой свалке осталось только пятеро, так как одного из наших (лётчика Щербакова) уже в это время сбили, а восьмёрка другой авиаэскадрильи сама по себе штурмовала цели на земле, самостоятельно. И последнее, что я увидел в этом бою — это далеко впереди после атаки цели уходящий самолёт Ивана Ивановича. А его ведомый — лётчик Фураев (погиб через полгода в 1945 году) атакован «мессерами» и вскоре потерял его из виду. Так что, непосредственно, никто не видел (а это было за линией фронта) как был сбит Ваш брат. Из 6 наших самолётов были сбиты 2, затем 2 (в том числе и я) были подбиты, но дотянули домой. Потом мы узнали, что на нас навалились 27 немецких истребителей. Мы ждали возвращения Ивана Ивановича, но не дождались. И вот только после войны, через 40 с лишним лет, мы узнали, что он тогда не погиб, а попал в плен. О его судьбе в плену рассказал лётчик другого полка Тартышин Николай Андреевич, сбитый в бою в другом месте, но в тот же день, и бывший вместе с Вашим братом в плену несколько месяцев.
В моей лётной книжке есть запись:
А в письме жене от 16 октября я пишу: «На следующий день была очень плохая погода, и поэтому полетели мы парами на охоту. Я был ведущим, и со мной летел ещё один лётчик… И когда мы вернулись, то узнали печальную весть, что Иван Иванович не прилетел. Целых двое суток его не было, и мы не знали, что с ним. Но вдруг он приходит невредимый со своим стрелком. Оказывается, его самолёт сбила зенитка, загорелся мотор, но он, всё-таки, смог перелететь — «перетянуть» линию фронта и «плюхнуться» среди своих. Потом опять несколько дней «нормальная» боевая работа: мы летали, били фашистов, и всё было в порядке…
Но вот вчера полетели большой группой, которую вёл Ивутенко. Я летел через два самолёта от него. Когда мы подошли к цели, то была большая дымка, и часть нашей группы потеряла нас и полетела в сторону. Сопровождавшие нас истребители полетели с ними, с нами же — шестёркой Ил-2, осталось два наших истребителя. И мы уже стали заходить на немецкие танки, как тут на нас навалились 27 немецких истребителей. Я их не видел, так как уже пикировал на танки. В это время я услышал стук турельного крупнокалиберного пулемёта моего стрелка, который по переговорному устройству сообщил мне, что сзади «мессера». Я увидел пролетающие рядом с моим самолётом светлячки трассирующих их снарядов. Тогда я резко убрал газ и поднял нос самолёта, этим резко затормозив свой самолёт — и вижу, что два «Мессершидта-109» проскочили вперёд меня и повисли метрах в 50 впереди. Я сначала опешил, и в сознании мелькнуло: «А не наши ли это „Яки“, что отбили атаку?» — и опоздал начать стрельбу. Но вскоре они стали поворачиваться, и я в упор увидел фашистские кресты и разглядел очертания «мессеров», довернул свой Ил и стал стрелять по ним из пушек, но не попал. Я обрадовался, что отбил от группы и стал снова на земле выискивать цель, как вдруг, почувствовал сильные удары по самолёту. Сначала я подумал — «зенитки», но услышал от стрелка: «Опять „мессера“!». Оказывается, большая очередь прошила мой самолёт, и он почти отказался слушаться управления. Тут нас выручили два наших истребителя «Як», и «фоккер» удрал. Хвост моего самолёта почти весь был отбит, была изрешечена плоскость, были и другие «мелочи». Надо было срочно возвращаться домой, что я и сделал. Уже не думал, что дотяну.
Кроме меня, ещё кое-кого повредило. Немцы в тот день дали нам «прикурить». Не вернулся лётчик Щербаков, но главное — не вернулся наш командир — Ивутенко.
Откуда Вы узнали мой адрес? Я благодарю Вас за письмо, хотел бы я знать о судьбе семьи Ивана Ивановича. Напишите. Я буду рад.
С уважением, С. Белостоцкий.
23.12.1989 г., Ростов-на-Дону
Рассказ лётчика 3аэ Белостоцкого С. Д. Выступление перед ветеранами 945 и 567 авиаполков 18 августа 1991 года в Минске
…Вообще, немного странно слушать выступление Сергеева. Правда, у всех нас, наверное, психика изношена. Это, во-первых. А во-вторых, зачем говорить: «Вот если бы было не то, ну, например, генерал такой-то начал не так воевать, а иначе…». Зачем говорить: «Вот, если бы Ивутенко не бежал, то остался бы жив». Что случилось, что произошло, — то и есть…
У меня сохранилась моя лётная книжка и мои фронтовые письма жене. О записях в них я скажу в конце. Судьба свела нас в одном полку, мы были тогда ещё пацаны-мальчишки, а Ивутенко был уже опытным лётчиком. На фронт с Дальнего Востока поехало три человека от нашего полка: Ивутенко, я и Файбисович (живёт сейчас в Донецке) и шесть человек от дивизии. Вот тогда я впервые увидел его дочку, сидящую сейчас перед вами — Олю, в пелёнках — свёрточек. Сейчас её вижу второй раз спустя почти 47 лет!
Приехав в Москву, мы переночевали на квартире у моей невесты, а на другой день мы расписались и отметили свадьбу. На свадьбе было 6 ребят во главе с Ивутенко. На другой день мы все уехали в полк в Миргород. Сначала Иван Иванович был назначен командиром звена, а когда погиб командир эскадрильи Подкопаев (тоже с Дальнего Востока), то он стал командиром авиаэскадрильи. Это не повлияло на его отношения с людьми. Ни криков, ни шума. В эскадрилье никогда он никого не ругал; вроде, как рассказал нам Тартышин, у них в эскадрилье были упрёки: «Ты не хочешь летать»
Ивутенко был сильным лётчиком. Но ему, как мне кажется, не везло. За месяц до последнего вылета полетел он в паре, кажется с Фураевым, и, смотрим, возвращается Фураев один. Оказывается, они потеряли друг друга, и, когда Ивутенко возвращался один, без Фураева, назад, то нарвался где-то на зенитку, был подбит и вынужден сесть где-то на вынужденную посадку. И только через 2−3 дня к всеобщей радости, приходит живой на наш аэродром. Я понимаю, что все собравшиеся здесь устали, но надо закончить рассказы про судьбу Ивутенко, и разрешите досказать о последних часах совместной моей боевой работы с Ивутенко. Он уже водил на раз большие группы «Илов» на задания. И в тот, оказавшийся злополучным, последним для него, вылет он повёл большую группу — 6 самолётов нашей 3-й авиаэскадрильи и, кажется, 8 самолётов другой авиаэскадрильи.
Командир этой эскадрильи …, ладно, промолчу… Подлетая к фронту, 2-ая наша подгруппа растянулась и поотстала. Перед вылетом Ивутенко поставил задачу и объяснил, что заходим на цель с такой-то стороны и образуем над целью (вокруг цели) большой круг из 14 самолётов.
Пришли к цели уже без 2-ой подгруппы, которая сильно отстала. И ведущий той подгруппы, увидев, что они опаздывают на нашу цель, навал штурмовать соседнюю цель, которую уже штурмовали в это время гвардейские «Илы» другой дивизии. Но не это главное. А главное, это то, что и происходит иногда случайно и неожиданно на войне. Как говорят: «Пуля-дура», и обстановку никто не предскажет.
В это же время на этот участок фронта прилетели бомбить наши войска истребители «Фоккеры» с бомбочками, прикрываемые (охраняемые) истребителями — «Мессерами». И когда они увидели беззащитную шестёрку «Илов», то быстро сбросили бомбы и набросились на нас всем скопом в 27 самолётов. И вот, что осталось у меня в зрительной памяти, — Ивутенко пошёл на цель, следом пошёл Фураев, я летел третьим. И услышал по переговорному самолётному устройству «СПУ» «зуммер» воздушного стрелка сибиряка Тереши, и услышал стук его крупнокалиберного пулемёта УБТ. Чтобы что-то ему ответить, я должен был повернуть переключатель СПУ, что я и сделал. И при этом убрал газ инстинктивно, от чего мой самолёт задрал нос, и я, вдруг, увидел близко у себя под носом два истребителя. Успел подумать, что это наши истребители «Яки» — наша охрана подоспела и как бы их не сбить своими пушками. Но когда разобрался, что это немцы, я открыл по ним огонь и вижу, что они из-за моего огня отвалили в сторону и стали уходить. Не успел я обрадоваться, что отогнал от группы, как почувствовал сильный удар по своему самолёту. Так вот я и ощутил сильное попадание — это сзади подобравшийся ко мне «фоккер» «влепил» в самолёт так, что почти перебил всё управление. Тут бы я и «кончился», но подоспели нам на помощь фронтовые наши истребители «Лавочкины» и погнали немцев. А я пошёл «блинчиком» домой… Еле дотянул и сел. Тут же вернулись ещё трое из нашей группы. Ждали Ивутенко, но не дождались. И не знали о нём до последних лет.
Я очень рад, что встретился с сестрой и дочкой своего командира через 47 лет. Вот какие бывают человеческие судьбы. Это у меня хранилась фронтовая фотография, где Ивутенко стоит у американского самолёта «Мустанг» — это он её мне подарил на память.
И я помнил его эти годы и буду помнить — своего комэска Ивана Ивановича Ивутенко…
В этот злосчастный вылет был сбит (первым) Щербаков, о котором также ничего неизвестно.
Выступление сестры бывшего командира 3 аэ 567 ШАП
Ирины Ивановны Ивутенко
на встрече ветеранов 945 и 567 ШАП 18.08.1991 года
…Очень большое спасибо вам всем за память моего брата (плачет…), что вы так относитесь к нему. (Лётчик Коваленко говорит: «Помним и всегда будем его помнить!»).
Мы жили в деревне на Могилёвщине. Отец всю жизнь болел, был инвалидом 2-ой группы после Гражданской войны. В музее в Могилёве есть о нём материалы, как о партизане. Перенёс несколько операций…
Брат сначала учился в Могилёве, затем в Одессе в училище. Потом его отправили на Дальний Восток. Когда первую получку получил, то сразу же прислал денег. Мы из-за болезни отца жили бедненько. Очень брат просил меня, чтобы я училась. Я запомнила его слова, что если буду учиться, то он будет помогать. И он в письмах присылал красненькие тридцатирублёвки мне. Я угощала подруг конфетами — богатая была. А ходила я в школу за 10 километров. Где-то перед войной он приезжал в отпуск, есть фотография его. У нас в деревне не было никого в такой форме. Но он не загордился, и всех обошёл в деревне и тех, кого дома не застал, то обошёл в поле, кто был на покосе, и со всеми постоял, поговорил. Высокий, стройный, красивый с планшетом. И как его тогда уважать стали. Всех проведал, как будто бы чувствовал, что прощается и больше никого не увидит. Три дня, кажется, погостил и уехал. И долго не знали, что он там женился, так как письма долго шли оттуда.
И вот, война, оккупация. В июне 1944 года нас освободили от немцев, а 30 мая перед этим отца ранили и маму застрелили из автомата за связь с партизанами (плачет). Иван узнал, что нашу местность освободили, и по почте разыскал нас через сельсовет. Мы ответили, что живы. Я вот иногда думаю, что сама виновата в смерти Ивана (опять плачет). Но как было не сообщать, что маму убили немцы. И вот в последнем его письме он сообщил, что 14 октября на горящем самолёте еле перетянул через линию фронта на свою территорию, а завтра на новом самолёте опять идёт в бой. «И за мать отомщу, ещё больше буду громить врага». И больше мы от него ни одного письма не получили. И однажды пришла похоронка — в ней — «пропал без вести». Позже мы написали в г. Подольск, откуда ответили, что он погиб под г. Пултуск и даже указано кладбище. А ещё позднее письмо из Польши, в котором указано, где он похоронен.
А в конце войны погиб мой младший брат в Германии. Он награждён 3-мя Орденами Славы, материалы о нём есть также в Могилёвском музее. Какой-то корреспондент, помню, говорил, что составляется Энциклопедия Героев Ордена Славы, так он будет в Энциклопедии. Так война отняла у меня двух братьев.
Однажды после гибели брата прислали нам посылкой его вещи, отец не мог, я 30 километров шла пешком, а мне её дали разворованную. Вот так нам далась война.
Спасибо ещё раз за память о брате, за то, что пригласили нас на эту встречу. Мы с Ольгой были очень тронуты, встретившись с Тартышиным, который два месяца был в фашистском плену вместе с моим братом и рассказал о его последних днях жизни. Мы тронуты встречей с Белостоцким, который летал в бой под командой моего брата и участвовал в последнем его бою.
Выступление дочери бывшего командира 3аэ 567 ШАП Ивутенко И. И. — Ольги Ивановны Воевалко на встрече ветеранов 945 и 567 ШАП 18.08.1991 года
…Когда отец уходил на фронт, я была ребёнком. Потом мама рассказывала не один раз, что когда отец уходил на фронт, то поднял меня к лампочке и сказал: «Умная будет!». А я заплакала. Я когда от мамы это в первый раз услышала, то оскорбилась: «А что, я — дурочка?». Я не знала, что этих слов отца хватит на всю жизнь. Я никогда не думала вначале, что закончу 8 классов, но окончила 10. И слов отца сначала хватило на техникум, а затем и на институт. Сейчас я работаю зам. директора молочно-консервного комбината в Красноярском крае. Работа, можно сказать, не женская.
Мать говорила, что у меня характер отцовский — настойчивый, крутой и упрямый. Это мне и помогает в жизни. Очень тяжёлый контингент у нас рабочих — сами знаете нашу Сибирь — расконвоированных и заключённых, с которыми приходится работать. У меня нет своих детей, но воспитываю трёх племянников. У меня умер брат, а затем и его жена, и вот трое его детей живут у меня 8-ой год. Старшему мальчику уже 19 лет, а девочкам одной — 16, а другой — 13 лет. Надо сказать, что с каждым годом с ними всё труднее становится. Ещё лет 6−7 назад мы с тётей Ирой хотели поехать на могилу отца. Но в Польше — заваруха какая-то, и мы пока не трогаемся.
Я вот часто думаю, и сердце разрывается, как тяжело досталось в жизни Николаю Андреевичу Тартышину. Как ему было тяжело в немецком лагере, и он пережил это, а как тяжело ему было здесь у нас. Это же было ещё кошмарнее, чем там. Кошмарнее и обиднее потому, что у своих без вины виноват. Благодаря вот таким встречам мы и узнали, что отец не погиб тогда, а погиб позже. Говорят мне, что не погиб бы твой отец, если б не был такой дерзкий и упрямый. Близился конец войны, немного оставалось ему ждать.
Реплика Тартышина: Риск был большой от Берлина пройти через Польшу. При таком количестве войск — это почти идти на смерть!
А я вот думаю, что ваших встреч ветеранов войны с молодёжью недостаточно. Может всем уже отчасти всё это надоело, может устали. Но тем, кого мы воспитываем, мне кажется, очень нужны такие встречи, такие рассказы и разговоры. Ведь вот почему-то мне хватило этого отцовского запала. И никто меня больше не толкал: тяжело было учиться. И голод я знала в техникуме, и закончила заочно институт, с такими трудностями. И поэтому приедете домой, встречайтесь с нашими детьми, с молодёжью. Так важно, чтобы эти встречи дошли до души каждого, дошли до сердца каждого ребёнка. Иначе, мы эту кутерьму — перестройку не переживём, даже наше поколение…
И спасибо вам за всё, за то, что вы нас пригласили. Всем сердцем спасибо!
Копия письма польского Общества «Память» — Ирине Ивановне Ивутенко о месте захоронения Ивутенко И. И. и включении его имени во второе издание книги «Память»
ПАМЯТЬ
ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ
АПН, 1078082, Москва
Большая Почтовая ул. 7
INTERPRESS
00−585 Warszawa
ul. Bagatela 12
«Pamiec»
220053.г. Минск
Долгиновский тракт., д. 42, кв.5
И. И. Ивутенко
Уважаемая Ирина Ивановна!
Сообщаем Вам, что в процессе подготовки второго издания книги «Память», на основании имеющихся в нашем распоряжении данных, установлено, что прах Ивана Ивановича Ивутенко покоится на кладбище г. Пултуск Цехановское воеводство.
Имя его внесено в список второго издания книги «Память».
Благодарим Вас сердечно за помощь в нашем общем стремлении, чтобы все павшие за нашу жизнь и свободу вечно жили в памяти поколений.
Ханна Прокопчук
Януш Пшимановский
Роман Мурани
Польша
00−976 Warszawa 13
Skr.77
Жуть! Уж какой образцовый главный герой - а жизнь - еще страшнее. Правда выдумка автора забавна - собачья свадьба, в одном отдельно взятом...