Рассказ бывшего мастера по вооружению 3 аэ сержанта Травкина Е. И.

В полку народу было ещё очень мало, шёл процесс доукомплектования и обучения полка. Затем запомнилась первая бомбёжка по дороге на фронт — в Дарнице. Там скопилось к вечеру 5 эшелонов. Хорошо, что машинист нашего эшелона самовольно перевёл стрелку и вывел эшелон в тупик почти за пределы станции. И вот, около 9 часов вечера повисли над станцией 7 осветительных бомб на парашютах САБ. Мы побежали в укрытия от эшелона, но затем услышали чей-то крик, что надо вынести знамя полка и штабные документы, и нам пришлось вернуться под пулемётным огнём с воздуха и при ярком освещении от медленно опускающихся САБов. Бомбёжка продолжалась долго, кажется, часов до 4-х утра. Станция Дарница была разбита. Поскольку наш эшелон был за пределами станции, то почти не пострадал. Погибли, по-моему, только две или три наших девушки из восьми в полку и адъютант 2 авиаэскадрильи старший лейтенант (фамилии не помню). Он, как опытный, предложил спрятаться девчатам в воронке от бомбы — мол, в одно и то же место редко попадает бомба вторично, ну, я и запомнил всех в воронке — мёртвых. Рассказывали тогда, что пехота заколола штыками начальника станции Дарница, обнаружив радиостанцию у него, по которой он вызывал немецкую авиацию. А остальных девчат, фамилии я помню почти всех: Сурело, Палтусова, Калмыкова Марина, Ткач Анастасия, Горобец Аня, Калугина Женя, Клочкова и, кажется, Прасолова. Трудно им было, конечно, в мужском коллективе, да ещё в таких сложных фронтовых условиях.

В Западной Белоруссии как-то полк сидел 5 дней без горячей пищи на сухарях, т.к. автомашину с питанием захватили бандеровцы. Мне пришлось тогда возглавить маленький отряд по «продразвёрстке» и «продналогу». Задачу выполнили.

Другое сильное воспоминание — ночью в Польше полк поднят по тревоге. Прямо на ящиках из-под снарядов в лесу спал обер-лейтенант. Взяли его мы в плен, и он рассказал, что ушёл из группы немцев, прорвавшихся из окружённой Познани. Об этом сообщили в штаб армии, откуда дали команду задержать немцев до подхода пехоты любыми средствами. Вот полк и занял ночную оборону и перекрыл дорогу в сторону прорыва на Запад. Командир полка Свирс выделил в разведку меня и сержанта Свойкина Г. — узнать, где немцы, чем вооружены и сколько их. Ну, и пошли мы со страхом, а услышав вдали немецкую речь, поползли. Вдруг в стороне блеснул огонёк избушки — мы туда, оказалось, живёт там лесник-поляк. Он-то и подтвердил сообщение о немцах. Мы поползли дальше, пока не увидели, что немцы окопались, и доложили об этом. И так простояли до рассвета, когда подошли наши танки и бронетранспортёры с пехотой, которые и уничтожили этих немцев прямо в лесу.

Однажды, возвращается с разведки лётчик Белостоцкий. Погоды, по сути, не было — сплошные туманы. Вернулся он, и вижу — весь сам мокрый от напряжения и от тумана, и самолёт мокрый, и говорит: «Думал разобьюсь, зацепившись за какую-нибудь трубу. Чтобы что-то разведать приходилось всё время ходить на брюхе, на бреющем. Посмотрите, ребята, что-то левая пушка не стреляет, но, быстренько, я опять должен срочно вылетать. Обнаружил около 50 танков, поведу группу сам. Другой танки не найдёт». Стали срочно готовить шестёрку «Илов» для удара по танкам — загружать в 4 бомболюка противотанковые бомбы ПТАБ. А мы быстро опускаем на тросах левую пушку «ВЯ» и видим «перекос» — застряла гильза в пушке. И слышим уже, команда лётчикам выруливать на взлёт, а у нас - такое дело. Белостоцкий смотрим, чуть не заплакал. А мы кричим: «Сейчас! Сейчас!». И вот, лучший механик по вооружению Женя Кукарекин, Ершов Витя и я кидаемся устранять неисправность. Не знаю, видел ли Кукарекин, что это была не пустая гильза, а целый снаряд — может и видел, но спешил, но он берёт второй бронебойный снаряд, ставит его как выколотку на торец застрявшей гильзы и бьёт молотком. Взрыв! Ему отрывает кисть руки, а меня контузит осколками. Нас увозят в госпиталь, я оттуда скоро сбегаю и долго догоняю полк. Узнаю, что тогда был сделан удачный вылет. В газете был помещён портрет Белостоцкого с подписью «Лучший разведчик». И он получил орден Красного Знамени. Это надо же было ему в лесу, да в тумане, да на бреющем, обнаружить тогда танки. Тогда бронебойный снаряд, вылетевший почти из-под руки Кукарекина, пробил крыло самолёта Белостоцкого, но ничего не повредил, и Белостоцкий так и слетал с пробоиной.

Мы — младшие специалисты, вообще-то, были маленькие люди, выполнявшие вспомогательную работу. Основную работу для Победы, конечно, делали наши лётчики и стрелки. Они боевые вылеты так и называли — «работой» и говорили: «пошли работать». А как сжимались у нас сердца, когда они гибли или даже просто прилетали на изрешечённых самолётах. Но и без нашей работы не выполнялась бы основная работа. А в полку постоянно был некомплект штатов.

На пополнение присылали необученных для авиации солдат и сержантов после госпиталей из пехоты. И обычно, их назначали к нам оружейниками. И приходилось их учить прямо на работе. Но, несмотря на тяжёлый труд, трудный быт и усталость, мы оставались молодыми в свои 18−19 лет — любили шутки и розыгрыши. Вот, помнится один пример, быть может, даже немного жестокого розыгрыша. На каком-то аэродроме в Польше, когда стало темнеть, механик Довгиш с техником, кажется, Какаулиным (друг Буторина), решили разыграть техника звена Буторина. Для этого подняли Ил-2 на козелки, убрали шасси, затем стали спереди козелков, как будто спинами держат самолёт и послали позвать по тревоге из землянки Буторина, сказав, что у его самолёта подламываются шасси, и люди уже не удерживают. Он как вылетел из землянки, увидел самолёт с убравшимися шасси и согнувшихся людей, державших его как будто бы на спинах, так не успел сообразить, что это нереально, а схватился за голову. Откачивали водой. Наказаны были наши «хохмачи».

А вот другой случай, уже после войны, в Виттштоке. Я в наряде — дежурный по аэродрому (по стоянке). Вдруг, вижу пожар в ангаре, где стоят наши самолёты. Я бегу туда, но двери заперты, связи нет (может и диверсия). Прибегаю в казарму, поднимаю полк, прибегают все к ангару, мы с Сашей Ситниковым выбиваем входную дверь в ангар, вручную открываем тяжёлые щитовые двери ангара и стоим в оцепенении, т.к. боимся взрыва самолёта. Но вот, резкая мощная команда Свирса: «Коммунисты, вперёд!» и сам бросается первым, а 2 самолёта уже горят с хвоста, ожидание взрыва у всех в голове, но самолёты выкатываем и тушим, рвутся только патроны из боеприпаса стрелка к УБТ. Вообще, Свирс и плясал хорошо, и на турнике крутил, что надо. А как потом мы в этом же Виттштоке играли в футбол с американцами и англичанами! Война кончилась, мы остались живы и здоровы и играем в любимую игру!

Помню, прилетал тогда генерал Савицкий в Виттшток, так как в соседнем 41 ШАП служил его сын мотористом. И где-то в одном из немецких концлагерей мы обнаружили и вывезли брата командира 198 ШАД Белоусова. Вот это редкий случай!

В Виттштоке же, перед переводом в 197 ШАД в Деммин мы оставили все свои самолёты. Деревянные и, кажется, в их числе знаменитый «№ 25 Мститель», сожгли. В Октемберяне с мая до сентября 1946 года мы собирали и сдавали полученные в марте с Куйбышевского завода Ил-10. Затем, после 567 ШАБП, я служил в истребительных авиаполках в Ленинакане, откуда демобилизовался в Саратов. Год учился в физкультурном техникуме, затем кончил автодорожный институт. С 1951 года — машинист депо Саратов-2, с 1963 года — старший инженер техотдела депо, с 1970 года — машинист-инструктор депо. Ныне — на заслуженном отдыхе. На память не обижаюсь, помнится многое, но обо всём не расскажешь".