Как я познавал азы польского языка?

К кому-то относиться с должным уважением только потому, что этот брат или сестра — старшие. А кого-то — не только уважать, но и любить.

Вот так, с большой теплотой, отец относился к своей самой старшей сестре и моей тёте — Тоне. Конечно, это шедшее от батяни тепло я хорошо чувствовал. Но до поры принимал как данность, даже не пытаясь его как-то объяснить. Зачем? Есть и есть.

Только сейчас, вспоминая людей, которых уже давно нет рядом со мной, я начинаю понимать, что, похоже, в детстве, с учетом особенностей характера моей бабули и той жизненной ситуации, в которой она оказалась со своей детворой сразу после того, как в марте 1942-го под смоленским городом Велиж погиб её муж и мой дед, то тепло, которого ждёт любой ребенок, досталось моему отцу не от его матери. А от старшей, по его тогдашним понятиям — уже большой и взрослой, сестры. И это тепло и ласка не выветрились с возрастом, а остались вместе с отцом до самой смерти.

Каждый отпуск он обязательно заезжал к своим старшим. В том числе и к тёте Тоне, которая после окончания Старооскольского геолого-разведывательного техникума была направлена на работу в Казахстан. Там их партия искала (разведывала) не какие-то там полезные для страны ископаемые, а… воду. Чтобы целинные посевы не иссушило жаркое казахское солнышко и они, по итогу, дали урожай так нужного стране зерна.

Вот там, в Казахстане, тёть Тоня познакомилась с мужчиной с Западной Украины. Они поженились и, отработав положенное, уехали на малую родину мужа, в город Нововолынск Волынской области Украинской ССР.

Практически каждый свой отпуск на одну-две недели отец обязательно ездил в Нововолынск. Иногда его отпуск совпадал с моими каникулами, и тогда мы ехали к тёть Тоне вместе. Её младший, Виталька, был на несколько лет старше меня, да к тому же увлеченно занимался фехтованием. А лето — время спортивных лагерей, сборов и тому подобного. Поэтому я Витьку, как его звали дома, практически не видел. Входить в местную пацанскую компанию приходилось самому.

Но… У меня обычно с этим особых проблем не возникало. Девчонки тогда ещё мало меня интересовали, так что потенциальные конфликты были практически исключены. Неписанные пацанские правила, действовавшие по всему Союзу, я знал неплохо и на чужой территории старался следовать им неукоснительно. Плюс память у меня была хорошая, язык подвешен как надо, разных, вычитанных из книжек историй, как правило, вызывавших неподдельный интерес в любой аудитории, я знал довольно много. Поэтому в хорошей и благодарной компании мог их рассказывать до бесконечности.

Если же более подробно — о пацанских правилах, то одно из них определяло, что «белых ворон» не любит никто и нигде. Хочешь быть своим — постарайся не отличаться от тех ребят, с которыми на том или ином жизненном этапе тебя свела судьба. В т. ч. и по разговору.

А «разговор» в Нововолынске был достаточно интересным. Все-таки Волынь. Бывшие Восточные Крёсы Второй Речи Посполитой. И хотя большая часть поляков после войны была интернирована на территории, отошедшие по итогу к Польше, полонизмы, как ни странно, остались. Поэтому мои новые знакомые говорили совсем не так, как у бабушки на Белгородчине.

Здесь, пожалуй, стоит сказать, что часть территории нынешних Белгородской, Курской, Воронежской областей, наряду с Харьковской, Полтавской, частью Сумской, Луганской и Донецкой, когда-то входили в такое территориальное образование, как Слободская Украина (или Слобожанщина), в своё время давшее основу литературному украинскому языку. Поэтому очень сходный с ним южно-русский диалект я знал довольно хорошо, т. к. частенько проводил у маминой мамы не только лето, и в начальных классах, когда у родителей ещё были сложности с жильем в Воркуте, даже ходил там в школу. И разговаривал с местными пацанами на одном языке.

Но мои нововолынские приятели говорили немного не так, как пацаны у бабушки на Белгородчине. Ну, например, когда нужно было пояснить, что тут нет ничего такого, они не говорили «нычого нема», а выдавали «ниц нема». О проходившей мимо красивой девчонке они не говорили: «О, дывысь, яка гарна дивчина пийшла». Нет, от них можно было услышать несколько иную фразу, с использованием польского аналога «гарна» — «файна». Так польский язык потихоньку стал входить в мою жизнь.

Ну, а дальше — больше. Нововолынск — самый обычный шахтерский город. И это обстоятельство в какой-то мере тоже облегчало мне вхождение в местную компанию. Единственно, Нововолынск был значительно меньше Воркуты. Но зато имел интересную особенность!

Город был буквально в двух шагах от советско-польской границы. Поэтому телевизор в стандартной советской пятиэтажке на обычную коллективную антенну значительно лучше принимал польские телепрограммы, чем Москву или, тем более, Луцк. А какие классные, по пацанским понятиям, тогда были польские фильмы… «Четыре танкиста и собака», «Ставка больше, чем жизнь», «Приключения итальянца в Варшаве»…

Естественно, программу телепередач на текущую неделю мои новые друзья знали назубок. И как только подходило время выхода в эфир очередного фильма, мы срывались с улицы и стремительно перемещались в ближайшую квартиру одного из тех, кто на тот момент был вместе с нами.

Естественно, первые два-три телесеанса мои новые друзья поясняли мне, что разворачивается на экране. Но через короткий промежуток времени необходимость в подобных пояснениях отпала. По ходу развития сюжета и так было понятно, кто и о чем говорит с экрана. Тем более, многие из этих фильмов уже не один раз были просмотрены на русском.

Плюс, в какой-то из наших приездов с отцом в Новововолынск проходил Чемпионат мира по футболу в ФРГ. Наша сборная из-за переворота в Чили осенью предыдущего года не полетела на отборочный матч в эту южноамериканскую страну, и нам было засчитано техническое поражение. Поскольку на том чемпионате сборная СССР не выступала, советское телевидение его практически не транслировало. Так, совсем немного.

А вот поляки в ФРГ дошли до полуфинала, в котором уступили с минимальным счетом команде хозяев. А в матче за третье место… Выиграли у самих бразильцев! Пусть тоже — с минимальным счетом, но… Выиграли-таки! Поэтому по польскому телевидению можно было посмотреть многие матчи того чемпионата.

И мы с моими новыми приятелями не пренебрегли представившейся нам возможностью, а в полной мере ею воспользовались. И посмотрели. Все-все-все посмотрели! Ну, а трансляцию футбольного матча зачем переводить? И так всё ясно.

— Мяч у Гжегожа Лято. Пас направо… Удар!

А польское радио? Оно практически постоянно было включено в каждой квартире. До сих пор помню оригинальное начало ежедневных трансляций. У поляков не гимн играл. Во всю мощь своих лёгких кукарекал петух! И только после этого подключался диктор.

Вот так, совершенно незаметное, но очень увлекательное погружение в языковую среду способствовало тому, что я начал понимать по-польски. А вот читать на этом языке стал значительно позже. Но это, как говорится, уже сосем… Совсем другая история из жизни!