Плохой сон. Что нужно женщине для счастья?

«Вот я, такая как есть, хотите — любите, хотите — нет», — казалось, говорили ясные карие глаза, маленькие пальцы с розовыми ноготками и особенно плавный изгиб шеи, перетекающей в горло. Две родинки на нем будто нарочно были созданы для поцелуев.

Жениха Томочке сыскали среди родственников. На днях рождений и прочих семейных праздниках обычно собиралось много народу, потому что мать девушки и приветить, и угостить была мастерица. Каждому в их доме было легко и привольно. После одного из таких обильных застолий к ним зачастила пучеглазая толстая родственница, о чем-то долго и обстоятельно говорила с матерью, а уходя, бросала умильные взгляды на девушку.

Не прошло и полугода, как Томочку, разнаряженную как куклу, препроводили в дом мужа. Она была так ошеломлена всей предсвадебной суматохой, так устала выслушивать бесконечные пожелания счастливой совместной жизни и подставлять лицо под бесчисленные потные чмоканья поздравляющих, что ничего не почувствовала. Ни страха, ни боли, ни особого блаженства. Лишь вздохнула, когда новоиспеченный супруг уснул. По его ровному и мерному посапыванию Томочка могла бы догадаться, что доставила ему своей покорностью небывалое наслаждение. Но она была еще неопытна в делах любви, чтобы понять это.

Потом покатилась семейная жизнь со своими заботами и радостями. Дожив до тридцати пяти лет и имея на руках двух детей-подростков и отлаженный быт, Томочка с ужасом поняла, что влюбилась. Влюбилась по-настоящему, когда кровь замирает в жилах и расплавленным свинцом рвется наружу, но не имея выхода, толчками бьет в сердце и мозг, горячей волной заливает живот и откатывает в ноги.

Ничего хорошего ей эта любовь не сулила. Да и не было ничего особо привлекательного в товарище друга ее мужа, с которым они однажды оказались на общем семейном торжестве.

Как могло получиться, что среди накуренной, шумной, веселой компании быстро брошенный взгляд, словно молния, пронзил все существо Томочки? На нее еще никто не смотрел так. Привычно-спокойные похлопывания мужа по ее коленке, означающие, что любовь жены принадлежит ему по закону, не будили в ней сладкого чувства. Она просто покорялась, как покорялась всегда. Не спрашивают же у моря, когда хотят освежиться.

Томочка была в полном и спокойном расцвете своей красоты. По-прежнему нежны и чисты были линии лба, так же безмятежно сияли глаза, и только жилка на округлой шее выдавала в ней тайный трепет. Она билась так часто, что кожа вокруг нее розовела, а родинки казались живыми.

Взгляд, кинутый на Томочку, был с двойной подкладкой. О, эти взгляды с двойной подкладкой! В первую минуту кажется, что ничего в них, кроме дружеского расположения, нет. Но крылатая, в четверть секунды посланная молния волнует плоть и будоражит кровь!

Они стали встречаться. Урывками на его даче. Оба дорожили своими семьями. Он был изумлен, ошарашен, открыв в этой безмятежной, даже флегматичной женщине болезненную силу страсти.

 — Ей-богу, дорогая, — шутил он иногда. — Мне кажется, что ты не отдаешься, а священнодействуешь.

Томочка молчала, блестя глазами. Их влажный и горячечный блеск только подстегивал любовников.

Томочке казалось, что вся ее жизнь до встречи с ним была одной большой ошибкой. Она не считала себя ни великой грешницей, ни великой праведницей, приносящей себя без остатка в жертву любви. Она просто утоляла жажду, как пересохшая почва вбирает в себя дождь, и знала, что умрет, когда этот живой источник иссякнет.

Муж ее, к счастью, особой проницательностью не отличался. Впрочем, как и темпераментом. А Томочка была ему только благодарна, когда он благодушно говорил ей: «Спокойной ночи», — и поворачивался к стене. Вскоре оттуда доносился легкий храп, и Томочка предавалась своим мечтам, бесстрашно глядя в белый квадрат потолка.

Через четыре месяца она любовнику прискучила. Он стал более осторожен, часто ссылался на занятость. Он по-прежнему весело говорил с Томочкой, но глаза его были мертвыми.

Она поняла это, и ей захотелось защипать, искусать, избить свое тело за то, что оно больше не может возбудить любовь. Любить, быть любимой — это, пожалуй, все, чего она хотела. Впервые она осознала, что может нравиться, отдавать и брать любовь полной мерой, и тут же ей приходилось с этим расставаться. И самое страшное, что ничего тут не сделаешь, ничем не поможешь и ничем не спасешься.

Настал день, когда он тактично объявил, что им пора расстаться. «Наши встречи бесперспективны, я не хочу тебя компрометировать, ты сама понимаешь, — сказал он, мягко прихлопывая ладонью по столу. — Так сложилась жизнь». Хорошо еще, что у него хватило ума не произнести идиотскую мужскую фразу: «Давай останемся друзьями».

Томочка была не дура. В мозгу ее вспыхнуло громыхающее слово «бесперспективно», похожее на мохнатую гусеницу. Она медленно прикрыла глаза. Когда она вновь открыла их, они уже не светились, навсегда потемнели как пережженный кофе.

Он вскоре уехал в другой город и другую страну. Потом все пошло своим чередом. Дети росли, муж старел, Томочка полнела, вела хозяйство, ходила на рынок, готовила, убирала и в тысячный раз спрашивала себя, почему это должно было случиться именно с нею. Она задавала этот вопрос, высчитывая сдачу в магазине, стирая белье, маринуя овощи на зиму и замешивая тесто. Она спрашивала об этом будни и праздники, не сулящие радости зори и холодные бессонные ночи. Она по-прежнему была округла, но уже не той очаровательной округлостью молодой женщины, а тяжелой увесистостью матери семейства.

Когда ей исполнилось сорок пять лет, у нее родился первый внук. Взявши на руки беспомощное крикливое существо, Томочка ощутила непонятное волнение. Это был кусочек жизни, в котором есть и ее капля крови, а значит, и ее надежда, и ее страсть, тоска, боль и любовь.

Томочка всхлипнула и уткнулась лицом в теплый животик. Малыш пронзительно заверещал, а муж растроганно произнес:

 — Ну, что бабушка-старушка, совсем расклеилась?

И покровительственно обнял ее за плечи.

Томочка превратилась в бабушку-наседку. Забрав молодую семью на первое время к себе, она целыми днями стирала, гладила, кипятила, перетирала, чутко прислушиваясь, не доносится ли из маленькой кроватки требовательный плач. Домочадцы с удивлением и некоторой ревностью следили за оживившейся Томочкой. Дочь полушутя ей как-то заметила:

 — Мама, он не будет знать, кого из нас мамой называть, а кого бабушкой. Дай мне на своего сына полюбоваться.

 — Ну, не буду, не буду, не буду! — испуганно говорила Томочка и тут же осыпала ребенка бесчисленными звонкими поцелуями. А тот задирал пухлые ножки и хохотал младенческим басом в три-четыре такта.

Томочка повеселела. Прошлое являлось к ней сквозь такую плотную пелену воспоминаний, что казалось далеким, случившимся не с ней, а с какой-то другой женщиной по имени Томочка, или с ней, но на другом конце земли, на другой планете, так, что непонятно, было это или нет.

Однажды в осеннюю ночь ей приснился сон. Она увидела себя молодой, нежно-округлой, улыбающейся. Она шла под руку с ним, единственной любовью своей жизни. Он был высокий и сильный, и Томочка улыбалась безмятежной улыбкой счастливой женщины. Ведь только у настоящих мужчин женщины счастливые, у всех остальных они сильные.

Вдруг мимо них промчалась большая собака, и Томочка, взвизгнув, уткнулась в рукав его черной куртки.

Этот запах она бы узнала из тысячи. Родной и милый, от которого у нее во сне сладко заныло сердце. Запах любимого мужчины, от которого чувствуешь себя защищенной, который хочется вдыхать как счастье, закружил Томочку. Она едва удержалась, чтобы не обнять любимого на улице, но опомнилась, засмеялась и… проснулась.

Муж встревоженно смотрел на нее.

 — Что с тобой? — спросил он. — Ты кричала во сне.

Томочка смотрела на него, смятая, ошеломленная. Слишком уж разительным был переход от сна к яви, от счастья к обыденности.

 — Что с тобой? — переспросил муж. — Тебе плохо?

Томочка машинально протянула руку к его голове и, ощутив вместо шелковистых, податливых волос седеющую лысину, беззвучно заплакала.

 — Что, что с тобой? — испуганно твердил муж. — Может, воды принести?

 — Нет, нет, — трясла головой Томочка. — Просто сон плохой приснился.

 — Воде надо рассказать, — успокоил муж. — Пусть унесет!

 — Да-да, — прошептала Томочка и заплакала еще сильнее.